может нормально стоять. Я позволил ему поиграть с медведем-коалой на моем стетоскопе, позаимствованном у Джо тем утром.

– Я часто падаю, – сказал он. – Я не могу подняться по лестнице.

К этому моменту ему стало скучно (это то, что я часто замечал в педиатрии), и он ушел играть с игрушками в углу палаты.

Джейн просто смотрела, как он уходит, и в ее глазах стояли слезы.

– Как вы? – спросил я.

Она обхватила голову руками и разрыдалась. Она плакала, казалось, целую вечность. Я уже потерял все шансы сдать экзамен, поэтому просто позволил ей выплакаться.

В конце концов она остановилась, подняла глаза и, казалось, впервые увидела меня.

– Почему вы весь мокрый?

Я рассказал ей, и она сперва слегка улыбнулась, а потом изо всех сил старалась сдержать смех. Это была не эмоциональная нестабильность, ей просто нужно было избавиться от болезненной озабоченности по поводу своего сына. Ей нужен был тонизирующий напиток, праздник, смешной фильм, желательно еще антидепрессанты, а получила она мокрого, встревоженного студента-медика, сдающего выпускные экзамены.

– Вам сейчас очень плохо? – спросил я.

– Да, – сказала она, постепенно успокаиваясь. – Я все время плачу. Я устала и не думаю, что смогу так жить дальше. Я буду жить, но только для него.

– А как со сном?

Она покачала головой.

– Постоянно не могу уснуть. Напиваюсь, чтобы заснуть. Просыпаюсь в ужасном настроении в четыре утра.

– Осталось пять минут, – раздался крик старшего ординатора. Я почти забыл о Джонни и даже не осмотрел его.

– Могу я сказать экзаменаторам, как плохо вы себя чувствуете? Вам нужна помощь.

Она кивнула.

– Помощь мне не помешает. Я хочу, чтобы они знали, как все сложно.

Я посмотрел на свой пустой лист бумаги, и она положила свою ладонь на мою руку.

– Позвольте мне рассказать вам о Джонни, – сказала она. – Я мать-одиночка. Мне тридцать два – это мой первый и единственный ребенок. У него мышечная дистрофия Дюшенна. Это сцепленное с Х-хромосомой нервно-мышечное заболевание. Но врачи думают, что происходит много новых мутаций, поэтому часто в семейном анамнезе нет ничего похожего. Я пыталась найти отца, но он уехал из страны. Джонни рассказал вам о слабости, и это типично – проявляется в три года или около того, диагностируется с помощью анализа ДНК и биопсии. Если вы посмотрите на его ноги, то увидите заметную псевдогипертрофию. Прогноз ужасный. – Она понизила голос до шепота. – Сегодня днем ему снимают мерку для наложения шин на ногу. Врачи считают, что к десяти годам он окажется в инвалидном кресле. Вот почему я согласилась сделать это. Его ждут прогрессирующая слабость, проблемы с позвоночником. И сердечно-сосудистые осложнения, тогда…

А потом она замолчала и позвала Джонни. Он посмотрел на нее снизу вверх и с трудом приподнялся из положения на коленях.

– Посмотрите, как он передвигается. Это потому, что у него слабые ноги.

Вошел старший ординатор.

– Время вышло.

Я взял Джейн за руку.

– Спасибо.

И она подмигнула мне.

– Я ничего ему не говорила, – крикнула она старшему ординатору, которая как-то криво и зло улыбнулась и сказала мне идти прямо в экзаменационную комнату.

В помещении сидели мужчина лет пятидесяти и женщина помоложе.

Трижды черт.

Это оказался тот самый мужчина из туалета, и сразу стало ясно, что он тоже меня узнал.

– Вы не захватили с собой полотенце, – сардонически заметил он.

– Я не Форд Префект[26], – сказал я. Я был большим поклонником книги «Автостопом по галактике», и носить с собой полотенце считаю важным, но я потерял его.

– Расскажите нам о пациенте.

У экзаменатора был важный вид господина. Как будто женщина рядом с ним сидела здесь только для того, чтобы заполнять бумажки. За следующие тридцать минут она заговорила только один раз.

Я кладу перед собой свои наспех нацарапанные заметки. Одна страница о Джейн и вторая о Джонни. Теперь я удивляюсь, что на меня нашло, но в тот момент мне казалось, что это того стоило. Я нажал кнопку «Играть» и взял записи о Джейн.

– Я осмотрел тридцатидвухлетнюю женщину с годичной историей плохого настроения, нарушением сна, ангедонией и чувством беспомощности.

– Стоп, стоп, стоп.

Педиатр помахал рукой, а затем посмотрел на лежащие перед ним записи. Он повернулся к женщине справа от него, но она смотрела на меня.

– Почему вы весь мокрый? – спросила она.

– Гипергидроз, – солгал я.

Она наклонилась вперед.

– Чрезмерное потоотделение.

Мужчина-экзаменатор сердито посмотрел на нее и снова взял инициативу в свои руки. Возможно, женщина тоже была педиатром, но я так и не узнал этого.

– Вас послали осмотреть Джонни, пятилетнего ребенка.

– Да, он был со своей матерью. Но я опрашивал тридцатидвухлетнюю женщину, страдающую депрессией.

Они вызвали старшего ординатора, ту, что со злой улыбкой, и спросили ее, сказала ли она кандидату номер 1656, что это педиатрический случай.

Она посмотрела на меня, а потом снова на консультанта.

– Нет, – призналась она.

Педиатр с каждым мгновением становился все краснее и злее, и я, будучи начинающим психиатром, конечно же, это заметил.

– Позвольте мне рассказать вам о матери, – предложил я. – А потом я расскажу о Джонни.

Вероятно, потому, что он не нашел ничего, что могло бы помешать мне сделать это, он коротко кивнул в ответ. Женщина справа от него улыбалась, казалось, сама себе.

– Как я уже говорил, Джейн тридцать два года…

Я продолжал утверждать, и, как мне казалось, успешно, что у нее было депрессивное расстройство, вызванное отсутствием социальной поддержки при уходе за Джонни.

– Вы врач Джонни? – спросил я наконец.

– Нет.

У него было каменное лицо.

– Пожалуйста, не могли бы вы связаться с его лечащим врачом и провести обследование его матери? Ей необходимы антидепрессанты, и она нуждается в социальной поддержке.

Он не столько ответил, сколько слегка зарычал, что я воспринял как «да».

Женщина справа от него прикрыла рот рукой и отвернулась.

Затем настала его очередь. Я, возможно, и выиграл первый раунд, но теперь настал его черед, и мы играли на его поле.

– Итак, вы сказали, что расскажете нам о Джонни, – усмехнулся он. – Пожалуйста, будьте так любезны, изложите нам его случай.

Зритель справа от него выглядел обеспокоенным.

– Джонни, – нерешительно начал я, – пятилетний мальчик с мышечной слабостью, начавшейся в три года. Его состояние, по-видимому, прогрессирует. – Я продолжил перечислять его проблемы с подвижностью. – Я бы хотел сделать биопсию мышц, но очевидно, что у него мышечная дистрофия. У него уже проявился знак Гауэрса[27]. Он подталкивал себя вверх, используя руки. – Это я и сам знал. – Я рассматривал детскую миотоническую дистрофию в качестве основного отличия, но,