Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ранее ей немного удалось разговорить своего спутника, пожилого мужчину, оказавшегося весьма немногословным собеседником. С жутчайшим акцентом он поведал своей пассажирке о некоторых странностях пульсировавшего некогда жизнью города. После того, как разрушенное поселение было оставлено людьми, случайно забредшим путникам являлись зловещие знаки, а иной раз и призраки сгинувших горожан. Народ окрестил это место «проклятым» и прекратил всякие попытки совать нос в эту землю, обходя её за много километров стороной. Поговаривали, что зашедший сюда мог потерять разум или жизнь, или пропасть без вести совсем. Ия не придала этим страшилкам особого значения, ведь любому покинутому и запущенному месту приписывают «странности» и злосчастия, а попадают в неприятности люди, как правило, сами по своей неряшливости и беспечности.
Тишина и безмолвие в мёртвом городе стали её первыми хозяевами. А дальше взгляд женщины выхватывал всё новые детали и тревожился видом трагедии, застывшей вместе со временем. Дома без стёкол, с разбитыми дверьми и крышами, с облупившейся фасадной краской, с посеревшим и отсырелым кирпичом. Дома наполовину уцелевшие и наполовину разрушенные, дома оставившие только фундамент в горестное напоминание о себе, а порой только яму-воронку. Ни деревца, ни травинки, ни птицы, никого. Земля-скорбь, кладбище без ограды, крестов и надгробий, без опознавательных знаков. Хотя зачем нужно обозначение тому, что своим прошлым колет сознание до кровавых ран?
Ия достала листок с адресом дома, где проживала Марика с семьёй, и пробираясь по погребённой под песком, кирпичом и листьями дороге, направилась в искомом направлении. Она не знала, что именно хочет найти, но надеялась, что интуиция и удача ей помогут в этом.
Дом нашёлся, но заходить в него не имело смысла: всё, что осталось от некогда крепкого трёхэтажного строения – половинка щербатой стены с зубьями-обломками этажей, да мешанина из бетона и кирпича вперемешку с останками полуистлевшего быта в ложе фундамента.
«И что дальше? Что ты надеялась здесь найти и понять? Будто груда обломков что-то объяснит. Какая наивность и глупость, Ия!».
Что-то трепетало на ветру, придавленное обломком кирпича, что-то тонкое звало её к себе, требовало её рук, её внимания. Она подошла и вытащила сильно измятую чёрно-белую фотокарточку с улыбавшимися счастливыми людьми. Молодой мужчина со светлыми волосами обнимал одной рукой женщину завораживающей красоты с темными длинными локонами, другая рука мужчины прижимала к груди маленького темноволосого мальчугана, щедро выплескивавшего свой заразительный лучистый смех за пределы картонки. Меж взрослыми стояла и держалась за женскую руку светловолосая девочка, она сдержано улыбалась, но её вдумчивые серьёзные глаза смотрели сквозь бумагу и время. Эти глаза так любила Ия, эти глаза цвета мокрого камня, глаза её дочери Марики, глаза ребенка с фотографии прошлого.
Застывшая картинка неожиданно ожила, люди на фотографии задвигались и стали приближаться к той, что находилась по другую сторону от них. Ия в ужасе бросила фотокарточку и отпрянула от неприятного «чуда». Но внезапно её накрыл шум сирен, а ослепительная вспышка света вынудила прикрыть руками глаза.
Когда она убрала ладони от лица, то ошалела – город снова жил! Вокруг суетились люди, хватая вещи и в панике убегая по целой и чистой дороге. Дома стройными и целыми рядами дышали утренним теплом, а небо пересекали стайки птиц. Это невероятно, но она попала в прошлое, вернее, в «то самое» утро. И дом целый и невредимый сбоку от неё, и люди покидали его в спешке. Воздух рвали сирена и голос, вещавший о приближавшейся смерти.
– Мамуль, пойдём. – Ию дёрнул кто-то за край куртки. – Мне страшно. Что случилось?
Рядышком жалась малышка Марика, ей было пять лет этим утром, но глазки по-взрослому ждали успокаивающего ответа, мальчик с фотографии, братишка Марики, трёхлетний Ян держал сестру за руку и плакал, напуганный суматохой и чудовищными завываниями городской сигнализации.
– А где ваша мама? – вырвалось у Ии.
– Мам, ты чего? Ты же здесь с нами! Мне страшно, мамуль! – Марика схватила Ию за руку.
– Прости, малышка. Я тоже напугана, но я вас выведу, мы дойдём до убежища, и всё будет хорошо, – проговорила Ия, всё ещё растеряно осматриваясь по сторонам.
– А папа? – Девочка ждала нового ответа.
– И папа спасётся, – наврала ребенку Ия, – он в шахте глубоко и его никакие монстры не достанут.
Они пошли вслед за бегущими людьми, отдавшись массовому течению истерии и паники, но, не разрывая рук и не размыкая их столь зыбкую связь. Ия всё надеялась, что мать детей вот-вот появится, и они вместе достигнут заветной двери спасения, но женщина пропала.
Ян споткнулся, упал и заревел ещё сильнее, шнурок на правом ботинке развязался и стал причиной этой досадной остановки. Ия прижала его к себе и успокаивала, пока малыш не притих, но времени оставалось слишком мало. Тогда она взяла Яна на руки и побежала вперёд.
– Беги, Марика! Беги что есть мочи, родная! Не останавливайся, не отставай, беги! – кричала Ия, задыхаясь от бега и ноши.
Девочка бежала чуть впереди, а Ия подгоняла её криком, прижимая мальчика, сердечко которого дрожало и колотилось гулкой дробью. Она стала уставать от этого бешеного галопа, а в боку закололо острой резью. Но останавливаться нельзя! Ни на секунду, ни на вдох!
Показалось низкое здание, в нутро которого ныряли беглецы, туда же и неслась Ия с мальчиком на руках, подгоняя срывавшимся голосом бежавшую рядом девочку. Бок разрывало от адской нестерпимой боли, бежать она более не могла, пришлось перейти на ходьбу. Сирены истошно вопили, а небо задрожало от рёва крылатых монстров, сбросивших первый заряд смерти.
Ещё чуть-чуть, дверь близко, Марика уже достигла её, нырнув в спасительные недра убежища. Раздираемая болью в боку и взбунтовавшимися лёгкими, душившими горло в наказание за бег, Ия дошагала до металлической массивной двери и перевалилась через порог. Дверь тут же закрылась, укрывая её и мальчика от взрывной волны первой разорвавшейся бомбы.
– Мамуля! – Марика была рядом.
– Иди ко мне, родная моя! – Ия плакала, забыв о боли в теле, прижимая дочь и сына. – Боже, ты жива! Мы живы! Успели!
Она очнулась в темноте всё ещё плача и прижимая руки к груди. Она была одна в том самом убежище с разверзнутой дверью, за которой лежал мёртвый город. Потрясённая она вышла за пределы бункера, всё ещё ощущая в теле дрожь и боль от бега. Сумерки уже сковывали день;
