Я сам был вымотан и одновременно возбужден до предела. Еще утром я бегал любопытным туристом в сопровождении полузнакомой красавицы по инопланетному городу, днем, вознагражденный возвращением собственной личности, общался с творением неведомых чужих под нависшим зрачком черной дыры, еще позже немножко повоевал без большого напряжения, немножко попереживал за любимую женщину, успевшую отдать все свои силы за целостность моего безмятежного туловища, и сейчас ощущал все эти «немножко» как доставленное домой и с большими трудами перегруженное в комнату тяжкое наследство — бесконечный ряд ящиков и коробок, с содержимым которых еще надо бы разобраться. Никаких сил на это не оставалось. Тем более, что моим сознанием всецело владел храм.

Вот он — безмятежно плывет неуничтожимым ковчегом по поверхности бушующей вокруг планеты. Тусклое пятно обширного круга — палуба таящегося ниже таинственного корабля. Мозг готов взорваться от количества вопросов. Но нужно терпеть. Вновь заснуть, посреди огромного города, полного могущественных недоброжелателей, рискуя жизнью и здоровьем родных людей, — немыслимо.

Скрипнула дверь.

— Илия, Владыка зовет! Хозяйка проснулась, — сообщив известие, служанка мгновенно испарилась, не дожидаясь моей реакции.

Вообще, после произошедшего отношение ко мне Суров изменилось, на мой взгляд, не в лучшую сторону. Если раньше они воспринимали меня как личный каприз Хозяйки, могущественной скелле, — забавную игрушку, настоящего муна с далеких гор — то теперь они относились ко мне как к источнику страшной и непонятной опасности, способной погубить весь город, если не весь мир. Мне досталась сомнительная слава ядерного реактора — полезный, хозяева его ценят и возятся с ним, могучий, но лучше держаться от него как можно дальше, и если уж тебя заставляют к нему приближаться, то безопасней будет сбежать, как только исполнишь поручение. Он с виду-то мирный, но радиацию никто еще не отменял. Без свинцовых трусов лучше держаться подальше. Вон в Козьем переулке чего было! То-то.

Я поспешил по лестнице в комнату Аны. Супругу положили в спальне, выходящей во двор поместья, — безопасней и спокойней. Рядом по большому залу целый день под присмотром пары нянек носился маленький слоненок, осваивавший искусство бесить постоянным топотом тех, кому не повезло поселиться этажом ниже. Наследнику рода и внуку Владыки, впрочем, на это плевать. Для Сама же этот топот был сродни биению сердца его семьи. Однако, надо заметить, обитал глава рода в отдельной башне.

Ана сидела в кровати, опираясь на большую цветную подушку, — между прочим, пошитую из лоскутов исключительно цветов рода Уров. Рядом суетилась пара девушек из прислуги, в углу комнаты, развалившись в большом кресле, восседал усталый Сам. Меня встретили четыре взгляда, четыре пары глаз, но волновала только одна. Ана выглядела усталой, но уже успела скрыть человечность под отстраненной маской невозмутимости. Даже в постели она держалась так, словно ей было безразлично, где она находится — черный бриллиант нисколько не теряет, а порой даже выигрывает от того, что его небрежно бросили на смятое покрывало. В глубине ее пристального взгляда — словно она пыталась рассмотреть во мне последствия посещения храма — плескалось беспокойство.

— Ну, как какашки лоха? Подействовали? — глупости сами прыгали мне на язык.

Одна из служанок хихикнула, Ана осуждающе нахмурилась.

— Илья!

Я не заметил, что она сделала, но девушки вдруг сжались и очень проворно выскочили за дверь, очевидно, чем-то напуганные.

— Что такого? Могу же я поинтересоваться эффективностью терапии? — Я играл беспечность, подходя к постели любимой женщины для поцелуя.

Изящная узкая ладонь с отчетливо более светлой кожей внутри уперлась в мое лицо, останавливая движение. В ушах слегка зазвенело.

— Папа сказал, что ты вспомнил даже то, что не требовалось, — в ее словах звучал скрытый вопрос.

— Если ты про память, то все отлично! Как мы и предполагали, промывка чакр и устранение засоров сработали великолепно. Это я. И у меня есть вопросы. — Я скорчил озадаченное лицо. — Что это за хмырь крутился рядом с тобой в мое отсутствие?

Ладонь скользнула по моей щеке, я наконец добрался до бархатистой кожи неземной красавицы, но та оставалась сдержанна.

— Что? — Я в упор смотрел в прекрасные глаза с густыми ресницами, полные беспокойства.

— Это все? Вернулась память, и больше ничего? — Она говорила очень тихо, и казалось, что она не хочет, чтобы это слышал ее молчаливый отец за спиной.

— Остальное — потом, — мой ответ был двусмысленным и явно ее не успокоил. Но врать Ане я не мог.

За спиной зашевелился Сам, раздался его голос:

— Так, детвора, я вас оставлю. Завтра будет тяжелый день и начнется он, Илья, с большого разговора. Так что не залеживайся. Встретимся после завтрака.

Сам подошел к нам, поцеловал дочь и, похлопав меня по плечу, удалился. Ана улыбнулась отцу, но тут же вцепилась колючим взглядом в меня — она явно собиралась учинить мне допрос.

Едва за ним закрылась дверь, я заговорил:

— Ань, хватит меня сверлить!

— Говори!

— Я себя чувствую партизаном на допросе!

— Кем?!

Я отмахнулся.

— Неважно.

— Дорогой, ты же тот редкий случай человека, который знает, как выглядит допрос скелле. Не провоцируй слабую женщину.

— Не стоит поминать ту историю — я становлюсь от нее злым и неуступчивым, и еще больно бьюсь током.

— Угу. Значит, с него и начнем! — деловито решила моя скелле, состроив злобную гримасу.

Я тут же поспешил капитулировать:

— Ну, все, все, все! Рассказываю.

Вопреки собственным словам, на некоторое время я замолчал, собираясь с мыслями, — не так просто делиться снами, навеянными посланцем чужого разума.

— Если тебя волнует, не подселился ли в меня чужой разум, то — нет. Я — это я. В смысле тот самый я — Илья, как говорится, без купюр и изъятий.

В ушах звенело, лицо словно обдувал несуществующий ветерок — похоже, моя скелле была чрезвычайно напряжена.

— Но что-то, я вижу, было?

— Ань, расслабься или возьми себя в руки. Как вы там это делаете? Точно не было ничего, что стоит такой бури, в которую, похоже, я сейчас вляпаюсь. Дай мне спокойно рассказывать — ты знаешь, что бывает, если меня перегреть искусством.

Моя скелле на мгновение словно замерзла, затем на ее лицо наползла знакомая холодная маска высокомерной отстраненности, и тут же утих сквозняк, а звон в ушах понизился до терпимого уровня. Я более не стал испытывать ее терпение.

— Храм этот ваш — никакой не храм. Это устройство с заданной функцией, оставленное на планете неизвестными чужими. Возможно, именно их вы называли богами. Но это не факт! Может быть, их тут никогда и не было. Оно, это устройство, плывет по поверхности Мау как корабль. Это огромная полусфера, опрокинутая плоской частью вверх. Когда на ее поверхность попадает тот, кого вы называете эль, оно срабатывает. Эль для храма, как батарейка для фонарика. Как это работает, я не понимаю, но, вероятно, наличие вещества из областей космоса вдалеке от черной дыры, носителем которого я являюсь, важно для получения энергии. Когда я вступаю на его поверхность, он взаимодействует со мной.