Шайлер скормила Бьюти остатки еды со своей тарелки,проверила почтовый ящик и вяло попыталась доделать домашнее задание.

Потом она отнесла поднос на кухню и помогла Хэтти загрузитьпосудомойку. Был уже десятый час. Дедушку увели больше двенадцати часов назад.Сколько же может тянуться это заседание?

В конце концов, уже около полуночи, в замке повернулся ключ.Это был Лоуренс. Вид у него был изможденный, лицо избороздили морщины. Шайлерпоказалось, будто за прошедшие часы он постарел на несколько десятилетий.

— Что произошло? — спросила она, вскочив с диванчика у окна,где уже успела задремать.

Гостиная, из которой убрали тяжелые шторы и чехлы с мебели,оказалась на удивление уютным местом. Хэтти разожгла огонь в камине, и Шайлерлюбовалась видом на реку и никак не могла налюбоваться.

Лоуренс повесил свою помятую шляпу на вешалку и тяжелоопустился в одно из старинных кресел, стоявших напротив камина. С сиденьяподнялось облачко пыли.

— Корделии не мешало бы потратить немного денег, чтобы вдоме было малость почище, — проворчал Лоуренс. — Я ей оставлял на черный день.

Корделия всегда держалась так, что Шайлер была убеждена:денег у них нет, а то немногое, что имеется, уходит на нужды первойнеобходимости: оплату учебы в Дачезне, еду, крышу над головой, жалованьеминимуму прислуги. На все выходящее за эти пределы — новая одежда, деньги накино или рестораны — выделялось с ворчанием по доллару.

— Бабушка всегда говорила, что мы разорены, — сказалаШайлер.

— По сравнению с тем, как мы жили прежде, — да, конечно. Номы, ван Алены, отнюдь не банкроты. Я проверил сегодня счета. Корделия разумновкладывала деньги. На проценты набегали новые проценты. Нам следует сновапривести дом в надлежащий вид.

— Ты ходил в банк? — с легким испугом спросила Шайлер.

— Да, мне пришлось пробежаться по ряду дел. Давненько я небывал в Нью-Йорке. Просто удивительно, как изменился мир. В Венеции это как-тоупускаешь из виду. Столкнулся с несколькими друзьями. Кашинг Карондоле настоял,чтобы я поужинал с ним в нашем прежнем клубе. Извини, мне стоило бы вернутьсяпораньше, но нужно было выяснить, что Чарльз тут наворотил в мое отсутствие.

— Но что произошло в Комитете?

Лоуренс извлек из кармана сигару и осторожно раскурил ее.

— А, ты насчет слушания?

— Да! — с нетерпением произнесла Шайлер.

Небрежность Лоуренса заинтриговала ее.

— Ну, они привели меня в Хранилище, — сообщил Лоуренс. — Мнепришлось объясниться с Советом — с верховным руководством. Стражи, старейшины.В общем, бессмертные вроде меня.

Бессмертными называли вампиров, сохраняющих одну и ту жефизическую оболочку на протяжении столетий; они получали особое дозволение неучаствовать в цикле погружении в сон и пробуждений, именуемом такжереинкарнацией.

— Никогда не видал такого жалкого сборища, — сказал Лоуренс,скривившись от отвращения. — Форсайт Ллевеллин — сенатор, мыслимо ли? В Плимутеон был всего лишь лакеем Михаила. Позор, да и только! И это категорическипротиворечит кодексу. Видишь ли, так было не всегда. Прежде мы правили. Но послетого бедствия в Риме мы договорились о том, что отныне не станем заниматьправящие посты в человеческом обществе.

Шайлер кивнула. Корделия рассказывала ей об этом.

— И они вышибли Карондоле из Совета! Кашинг рассказал мне обэтом. И все потому, что он предложил кандидус суффрагиум.

— А что это такое?

— Открытое голосование. Выборы главы Совета.

— Но я думала, Михаил... Чарльз... он — Регис. Навсегда.

— Не совсем, — отозвался Лоуренс, стряхивая пепел впепельницу, которую он извлек из кармана куртки.

— Нет?

— Нет. Комитет — не демократия. Но и не монархия. Былодоговорено, что вопрос о главенстве можно ставить, если Комитету кажется, чтоРегис выполняет свои обязанности не так, как должно. Тогда объявляется открытоеголосование.

— А оно уже когда-нибудь проводилось?

— Да. — Лоуренс опустился в кресле так низко, что виден быллишь дым от его сигары. — Один раз, в Плимуте.

— И что произошло?

— Я проиграл. — Лоуренс пожал плечами. — Они выставили нас сКорделией из Совета. С тех пор мы не имели влияния в Комитете. Мы подчинилисьих правилам, а позднее, примерно во время «позолоченного века», решилиразъехаться.

— Почему? — спросила Шайлер.

— Корделия ведь рассказывала тебе: мы подозревали, чтокто-то из высокопоставленных членов Совета укрывал Серебряную кровь. Я решил,что для нее будет безопаснее, если я исчезну на некоторое время и продолжурасследование так, чтобы Совет об этом не знал. Нам казалось, что это разумныйход. Но, увы, в результате меня не оказалось здесь, когда Аллегру постигла тароковая любовь. Или когда ты родилась. А мои труды оказались бесплодны. Я ипоныне ничем не могу подтвердить свои подозрения.

— Но что произошло? Почему они отпустили тебя? Я думала, тыизгнанник.

Лоуренс коротко хохотнул.

— И они думали так же. Только они позабыли, что я удалился визгнание добровольно. У них не было особого выбора. Я не нарушил ни кодекса, ниединого закона. Так что у них не нашлось никаких оснований препятствовать мне.Однако же, поскольку я отсутствовал так долго, они потребовали от меняподтверждения.

— Подтверждения чего?

— Что я не буду посягать на верховенство в Комитете, каксделал однажды. Ну, не призывать к новому открытому голосованию. Они дажевернули мне место в Совете, при условии, что я не стану снова поднимать вопрособ угрозе со стороны Серебряной крови. Как утверждает Чарльз, угроза Кроатанаостановлена — если вообще когда-либо существовала.

— Только на том основании, что за последние три месяца никтоне умер, — невесело усмехнулась Шайлер.

— Да. Они, как обычно, слепы. Серебряная кровь вернулась.Как мы с Корделией их и предупреждали много лет назад.

— Но зато все остальное в порядке, — радостно произнеслаШайлер. В этот момент угроза, исходящая от Кроатана, ее не волновала. — Тывернулся, и они ничего не могут с этим поделать.

Лоуренс устремил печальный взгляд на огонь в камине.

— Не совсем. Я принес плохие новости.

Улыбка исчезла с лица Шайлер.

— Чарльз сообщил, что он намерен удочерить тебя.

— Это как? Почему вдруг?

Чтобы Чарльз Форс ее удочерял? На каком основании? Что этоза недобрая шутка?

— К несчастью, он приходится тебе ни больше ни меньше какдядей. Когда Аллегра, его сестра, разорвала узы и отказалась назвать его своимсупругом в этом цикле, он отвернулся от семьи ван Ален. Точнее говоря, он делалвсе, чтобы уничтожить нашу семью. Уничтожить твою мать. Он не мог ей простить,что она вышла замуж за твоего отца и родила тебя. Он ожесточился против нее. Ондаже сменил имя.