В тот день, освободившись от криков и тесной толпы, я был рад ее объятиям, пусть даже причиной этого сближения и была ложь. Маленькая ложь, которая не заставляла страдать другого. Я обожал дымовые шашки и их изобретателя!

– Тебе лучше? – спросила она у меня.

– Я думал, что мы никогда не перестанем бежать. Мне очень нужно снова начать заниматься спортом.

– Тогда я дам тебе несколько советов. Тебе нужна серьезная программа тренировок: ты начинаешь с очень низких показателей.

– Рассчитываю на тебя.

– Я пришлю ее тебе по имейлу. А сейчас я вернусь к родителям. Мне нужны покой и безопасность. Скоро я тебе позвоню.

Мелани обняла меня, как обнимают детей, и ушла. Когда смотрел ей вслед, она обернулась ко мне и сказала:

– Сними капюшон, а то полицейские тебя заберут.

Мы выходили из ада, а она говорила со мной так, словно мы возвращались из супермаркета. Ее идея обучить меня спорту сама по себе не была смешной, просто была неуместна в этих обстоятельствах. У меня не было никакого желания заниматься спортом. Моя второстепенная фраза в устах Мелани стала первостепенной. Это явный признак того, что мы уже не вместе: один уже не понимает оттенки высказываний другого. Уже не различает тонкостей значения. Понимает каждое слово, каждое выражение в буквальном смысле. Конец любви двоих – это и конец их общего языка.

Я почти автоматически улыбнулся в ответ на ее совет. И не снял капюшон. Разве в правовой стране у людей нет полной свободы решать, как им одеваться?

Я хотел дышать более чистым воздухом.

Я не умер, как Гаврош. И был немного горд этим. Литература рассказывает трагические истории потому, что жизнь часто бывает трагической. Писатели создают ее, отталкиваясь от реальных несчастий. Гюго не сражался на баррикадах: он не мог сражаться, он писал. Трудно смешивать разные жанры. Тот, кто сражается, и тот, кто пишет, редко встречаются друг с другом. Гений – это способность заставить читателей поверить, что ты сражаешься на двух фронтах, когда на самом деле ты сидишь в своем кабинете у камина, в котором потрескивает огонь. За стенами грохочет бой, и ты проверяешь, хорошо ли закрыто окно: шум не должен тебя беспокоить. Итак, литература – это жизнь, какой ее видят из дома через окно. Поэтому она может нам помочь – оттого, что она почти жизнь. Нужно просто приспособить текст к обстоятельствам. Это «просто» и есть суть моей профессии. Выбрать из миллионов существующих произведений и предложить несчастному человеку стихотворение или роман, который говорил бы ему что-то. Кстати, к тексту не зря применяют слово «говорить». Текст, который говорит с читателем, создает между ним и собой настоящую близость. Он проникает в нас не через глаза, а через уши.

Идя к метро, я вынул из кармана книжку стихов Эмили Дикинсон «Место под названием вечность». Эта девушка-затворница покорила мир так, как не покорял никто – из своего окна. Стихи у нее короткие, как надрезы скальпелем по коже. Глубокие надрезы на бытии – до самой его сути. Я всегда выходил из дома с книгой в кармане. Парижские проспекты так велики, что я могу читать, никого не толкая. А также ни на кого не глядеть, что позволяет мне не видеть притворно спешащих людей – главную особенность большого города. Нужно спешить, чтобы что-то значить. Если ты торопишься, значит, тебя кто-то ждет. Если не спешишь, тебя никто не ждет, а значит, ты никому не интересен. Поэтому все делают вид, что бегут, расталкивают других, лихорадочно звонят по телефону. Дикинсон ничего не делала: она не жила в Париже.

«У меня не было времени ненавидеть, потому что могила бы сковывала меня, а жизнь не так длинна, чтобы прекратить вражду.

У меня не было времени и для того, чтобы любить, но поскольку нужно какое-то занятие, я подумала, что маленький любовный труд будет достаточным для моего счастья».

Мое чтение прервал знакомый мужской голос. Впереди меня шла группа из четырех человек – двое мужчин и две женщины. Я больше не мог слышать голос поэтессы: так сильно мой мозг старался определить голос, долетевший до моих ушей. В этом голосе звучала уверенность в себе. Это был голос мужчины, который тоже любит, чтобы его слушали. Кстати, говорил только он: остальные молчали, как немые. Я немного ускорил шаг, чтобы приблизиться к этим людям. С книгой в руке никто не примет меня за шпиона. Книгу часто считают залогом честности. Считают, может быть, потому, что никто никогда не видел, чтобы грабители вошли в банк, держа в руках полное собрание сочинений Джеймса Джойса, и заявили: «Немедленно откройте сейф, или я прочитаю вам все „Поминки по Финнегану“».

Поскольку я теперь был гораздо ближе к голосу, мог ясно слышать его.

– Понимаешь, Фрэнк, чем больше времени проходит, тем меньше я понимаю, как две женщины или двое мужчин могут совокупляться. Это сумасшествие. Много лет я работал вместе с геем. Впрочем, это был очень симпатичный человек. Мы с ним много разговаривали о работе. Но как только он начинал говорить о своей личной жизни со «своим мужчиной», как он его называл, я чувствовал себя очень неловко. Но я, конечно, не говорил ему об этом и не показывал этого. Я сохранял спокойствие и притворялся, что принимаю все это. В общем, я вел себя так, словно это совершенно нормально, что Тютюр и Татар в воскресенье в дневные часы вместе пересаживают свои цветы. Ну так вот, теперь, став старше, я бы без проблем сказал ему, чтобы он рассказывал свои истории про педиков кому-нибудь другому.

Я слушал этот монолог, почти не анализируя его содержание. Я хотел знать, кто его произносит.

– Роберт, это, должно быть, мудрость. Теперь, когда ты меньше тормозишь себя, ты более правдивый и искренний. Ты стал тем, кем должен быть. Я, к несчастью, еще не дорос до этого. В нашем офисе есть две лесбиянки, и они мне противны.

Другой мужчина из группы отвечал не так уверенно. Он почти запинался на каждом слове, как будто читал вслух слишком сложный текст и водил пальцем по строкам. Его слова я смог расслышать еще лучше.

Он сказал «Роберт». Но среди моих знакомых не было ни одного Роберта. Первый заговорил снова:

– Это придет. Не беспокойся. В любом случае сегодня им дали хороший урок. Он оставит след в умах. В конце концов они замолчат. Усыновление, браки и что еще потом? Они думают, что живут в романе… Кстати, – моя жена тебе об этом сказала – я начал работать с библиотерапевтом. Он выдающийся человек, прочитал всю муниципальную библиотеку. Я не думал, что смогу так разговаривать с интеллигентом. Посмотрим, что из этого получится. Еще я заказал революционную стиральную машину. Гениальная вещь. Я должен тебе про нее рассказать.

Чэпмен, Роберт Чэпмен! Продавец чудовищ, которому не хватало времени! «Обломов»! Эти два имени были парой в моем уме. Теперь надо будет добавить к ним несколько прилагательных: тупой, нетолерантный, вульгарный… И это неполный список.

Как все грубые люди, он мог в одном и том же разговоре упомянуть стиральную машину, терапевта и свою ненависть к гомосексуалистам. Разумеется, нисколько не мешая своим собеседникам.