Девушки вошли в кафе, а субботние соблазнители вернулись под арку. Они вскинули руки и издали победный клич.

– Как, это все? – удивился Жереми.

– Это была разминка, – ответил Тибо. – Мы показали вам, как надо, а теперь действуйте сами, на пару или по одиночке. Отчет – завтра на занятии.

Спасителю тоже захотелось услышать отчет.

– И вы с Жереми взялись за дело вместе?

– Нет, – сказал Самюэль. – Дальше я один. Пошел в «Тупик» и напоролся на двух девчонок из нашего класса. Эльфи и Мину. Объяснил им домашнее задание по математике, потому что они ничего не поняли на уроке. А они мне рассказали, как влюбились друг в друга.

Он рассмеялся – значит, стал прежним Самюэлем, способным смеяться над собой. Но и у других ребят успехи были не лучше, так что на воскресном занятии все выглядели бледно. Жереми и Тибо добились, чтобы девушка (одна и та же) дала им свой номер телефона. Амин угостил в баре двух знакомых девчонок (почти на 24 евро), и Джеф отругал его, потому что платить за женщину (а тем более за двух!) нельзя НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ.

– Есть над чем поработать, – подытожила блондинка, собирая карандаши.

– Остановимся пока на этом, – сказал Спаситель. И тут зазвонил телефон. – Прости, что не провожаю… Алло?

– Месье Сент-Ив? Дело вот в чем: мой попугай вдруг перестал говорить. Я понимаю, психотерапевту нелегко работать с немым попугаем, но…

«Сумасшедший дом!» – подумал Спаситель и чуть не раздавил мобильник в кулаке.

– …но продавец в «Жардиленде» вас так хвалил, что я решил к вам обратиться, – договорил владелец попугая.

Спаситель отделался от него и пробормотал: «Убью!», имея в виду не то попугая, не то Эдуара. Сеанс с мадам Замани отменился, она была в Коллиуре, так что он как раз успеет слетать в магазин.

Спаситель усердно крутил педали и на ходу пытался вспомнить, как выглядит парнишка-продавец. Вроде бы белобрысый, с унылой физиономией. Так или иначе, наверно, от морских свинок он его отличит.

Народу в «Жардиленде» не было. В тесной клетке топтались, наступая друг на друга, цыплята. В другой верещали волнистые попугайчики. Молодой девушке-продавцу было решительно нечего делать. Она сидела, уставившись в аквариум и разглядывая, как миниатюрный водолаз-распылитель пускает пузыри.

– Простите, где я могу найти Эдуара?

– На кассе, – ответила девушка, не отрывая глаз от водолаза, – казалось, пузырьки ее гипнотизируют.

Белобрысый Эдуар в самом деле сидел за кассой № 1 и скучал не меньше своей коллеги. Спаситель, прихватив пакетик кошачьего корма, предстал перед ним. Эдуар оживился:

– А, это вы! Вам звонила дама с пуделем?

– Скажите на милость, какого черта вы меня рекомендуете психологом для животных?

Эдуар вытаращил глаза:

– Но вы же и есть психолог для животных.

– НЕТ!

– Правда? Но так сказал ваш сын…

– Мой сын? Лазарь?

Спаситель показал рукой его рост.

– Нет, другой, повыше! – сказал Эдуар и, подумав, прибавил: – Может, он вам и не сын… Потому что… белый.

– Вот болван! Да не вы… Габен! Это его примочки – он над вами подшутил, а заодно и надо мной.

– Ну и ладно, в конце концов, что плохого, раз люди довольны?

«А мне-то какой толк, что люди мной довольны?» – размышлял Спаситель на обратном пути.

– Это мне за хорошее поведение! – Мейлис вбежала в кабинет, размахивая билетиком над головой. – Учительница дала!

– Мадам Радегу? – спросил Спаситель.

– Ее зовут мадам Дюмейе.

Мейлис не картавит, не шепелявит, не путает звуки. Отец может больше не тревожиться – совершенно нормальная девочка! Нормальнее некуда, если не считать того, что мадам Дюмейе никогда не раздает билетики за хорошее поведение, а этот девочка, должно быть, нашла на школьном дворе или стащила у какого-нибудь ученика из другого класса. Но это мелочи.

– Она умеет читать, – похвастал Лионель, усаживаясь на диван.

– Браво! – с притворным восхищением сказал Спаситель. Для него это была не новость. – А у вас как дела?

– У меня? Я на улице без гроша в кармане, – резко ответил Лионель. – Может, конечно, в этом цель психотерапии, но ваша последняя консультация лишила меня всего.

– То есть?

– Олимпия предъявила мне ультиматум: или я считаюсь с ее желаниями, или выкатываюсь вон. Ну, я собрал вещички, взял малышку и переехал в гостиницу. By the way[42], работу я тоже потерял.

– Вы допустили какой-то промах, который послужил поводом…

– Не в этом дело. Олимпия больше мне не начальница.

Лионель устроил в своей жизни революцию, но был не прочь списать ее на психотерапию. А еще лучше – на Спасителя.

– Не стоило приводить Олимпию к вам, – угрюмо пробурчал он. – Лучше бы к семейному психологу обратились.

– Угу…

Лионель сидел насупившись и прикрыв глаза, но тут удивленно раскрыл их. Конечно, он прекрасно понимал, что несправедливо упрекает Спасителя, и ждал, что тот возмутится. К отцу подошла Мейлис и протянула ему бумажку:

– Держи! Это тебе за хорошее поведение!

Спаситель прикусил щеку. Эта девчушка всегда попадала в точку.

– Хоть кто-то доволен! – вздохнул Лионель.

– И этот кто-то умеет писать, – заметил Спаситель.

Мейлис нацарапала на бумажке печатными буквами: «ПАПЕ ЗА ХАРОШЕЕ ПАВИДЕНЬЕ».

– Орфография – зашибись! – проворчал Лионель. Решительно, ничто не могло рассеять его дурное настроение.

«Ну вот, вовсе не все мной довольны, и я не обязан всем нравиться», – подумал Спаситель, закрывая дверь за своими последними в этот день пациентами.

Он поднялся на чердак к Габену и сердито рявкнул:

– Тебе что, больше делать нечего, как только морочить людям головы? Вот что, Габен, одно из двух: или ты берешься за ум, или выметаешься вон из этого дома.

Спаситель не знал, как еще расшевелить здоровенного увальня.

В этот понедельник за ужином в доме № 12 по улице Мюрлен собрались угрюмые одиночки: каждый был погружен в свои невеселые мысли. Лазарь страдал оттого, что Поль теперь сидел в школьной столовой не с ним, а Поля мучила совесть, Габен расстроился из-за резких слов Спасителя, а Спаситель был не рад, что сорвался на Габена; Алиса обдумывала, сможет ли она любить человека, который поставил ей шесть баллов из двадцати. Жово сидел с непроницаемым даже для себя самого видом, а Луиза терзалась страхом. Не из-за мадам Жежер с ее петицией. Она едва дождалась, пока кончится ужин, дети уберут со стола и разойдутся по своим комнатам, чтобы наконец поделиться своей тревогой.