— Ну, я уже плохо помню судебную медицину. Есть много признаков. Все они приблизительные, но в совокупности определяют время достаточно точно. В первые несколько суток плюс-минус час, затем, кажется, до трех недель, плюс-минус сутки. Позеленение кожи, газовые пузыри, венозная сетка, циклы развития насекомых, обесцвечивание травы под трупом…

— Фу, прекрати, Питер! — побледнела Люси. — Меня сейчас стошнит!

— Мобилизуйся! — Питер взял ее за руку. — И давай точно договоримся, что будем рассказывать о Свете и Тони.

[1] Приставку «детектив» (detective) перед званием имеют полицейские, входящие в состав отдела уголовных расследований (Criminal Investigation Departament).

Вместо сеанса живописи мы с Тони внаглую отправились на кухню. Хотя «отправились» — это сильно сказано. Побрели, поползли, потащились — так ближе к истине. Поскольку по плану нас не должно было там быть, никто нас и не видел. Ради эксперимента я встала прямо на пути Роберта Стоуна. Он врезался в меня и замер. Стоило мне отойти в сторону — и он отправился прежним курсом, словно ничего не произошло. В его отраженной жизни ничего и не произошло. Просто кто-то извне нажал на паузу.

На вертеле над очагом жарились несколько цыплят. Тони проткнул одного ножом — закапал прозрачный сок. Срезав его с вертела прямо в корзину, он бросил туда же половину свежеиспеченного хлеба. Налил в кувшин с крышкой воды, долил вином из бутылки. Я хихикнула: жареный цыпленок, хлеб и вино были в той самой корзине для пикника — нашего первого пикника в настоящем.

— Эти цыплята для Хьюго и Роджера, — сказала я, когда мы вышли во двор. — Интересно, что будет, когда одного не хватит? Кто-то из них навсегда останется сидеть над пустой тарелкой?

— Вот и проверим.

Под аркой, замерев, стояла Элис. Я дернула подбородком, указывая Тони на нее. Он кивнул и подвел Маргарет к ней. Я стояла рядом и слушала.

— Миледи, вы пойдете сегодня на прогулку в лес? — Элис улыбнулась, как заговорщица.

— Да, конечно, — не менее хитро улыбнулась Маргарет.

— Миледи, — Элис посерьезнела и понизила голос, — простите меня, но что будет, когда ваш жених в брачную ночь поймет, что вы не девственны? А что, если вы понесете? Вы не боитесь?

— Об этом мне надо было думать раньше, — Маргарет тяжело вздохнула. — Теперь уже ничего не исправишь. Будь что будет.

Вот уж точно, повторяясь, история превращает трагедию в фарс[1]. Конечно, Гегель имел в виду совсем другое, но сейчас, когда слова Маргарет фактически произносил мужчина, все выглядело самым настоящим театром абсурда. Да и в целом — если раньше ее жизнь просилась в трагедию Шекспира, теперь это был сплошной «Декамерон»[2].

— «Теперь уже ничего не исправишь. Будь что будет», — передразнила я, когда мы с Тони пришли в парк и сели на скамейку.

— Замолчи! — фыркнул он.

— Ладно. Но скажи мне одну вещь. Я не прошу рассказывать сейчас обо всей жизни Мартина, язык отвалится. Только скажи, он действительно любил Маргарет?

— Откуда я знаю. Он бросил меня в своем теле в тот день, когда они должны были встретиться. Я же тебе говорил. Так что все его чувства и мотивы остались за кадром. Могу сказать одно. Захотел он ее сразу же, как увидел. Когда она упала в обморок, и он пытался привести ее в чувства. Но это ни разу не показатель. Наш любезный предок хотел все, что шевелится. Прямо как подросток. Так что если ты еще не испытала некоторые неловкие моменты при виде женщин, будь готова.

Я бросила взгляд на приапических размеров стеганую конструкцию, выглядывающую из-под складок вамса[3]. Заполнена она была примерно на половину.

— Знаешь, при дворе Генриха была популярна одна непристойная шутка из книги «Detti piacevoli»[4]. Даму спросили, какого размера мужские органы предпочитают женщины: маленькие, средние или большие. Она ответила, что средние — самые лучшие. Когда же у нее уточнили причину, сказала: «Потому что больших не бывает».

— Почему не бывает? — не понял Тони.

— Да потому что ваши дурацкие гульфики всегда вдвое больше содержимого. Еще и ватой подложены. Зато убивают сразу двух зайцев. И неловкие, как ты говоришь, моменты маскируют, и похвастаться своим мнимым достоинством можно.

— Ну, у меня на данный момент нет ни гульфика, ни содержимого, — ухмыльнулся Тони. — Так что не по адресу.

Нам надо было проверить две вещи: как будут себя вести наши тела, если их надолго оторвать от заложенной программы, и что при этом будет происходить со всеми остальными людьми в Отражении. Для этого мы решили провести один день, делая то, что не должны были делать. Это оказалось гораздо труднее, чем мы себе представляли. Даже когда я молча сидела на скамейке, тело находилось в таком напряжении, что порою сводило мышцы. Стоило на мгновение расслабиться, оно тут же порывалось вскочить и галопом понестись туда, где должно было в этот момент находиться.

С физиологией никаких проблем не обнаружилось. Цыпленка, хлеб и воду с вином мы уничтожили за милую душу. Хотя жевать и глотать приходилось все так же через силу. Все остальное тоже работало исправно. Так что вопрос о том, не можем ли мы как-то внепланово умереть от голода или разрыва мочевого пузыря, был снят. Он был самым важным. Что произойдет с Отражением, когда мы проковыряем в нем дыру, — это вызывало скорее любопытство, чем беспокойство.

Окружающий нас мир выглядел настолько настоящим, что мне время от времени приходилось напоминать себе: все вокруг — мертвое. Иллюзия жизни. VR[5]. Можно сказать, отход жизнедеятельности реального мира. И даже если он не восстановится, как мы предполагали, а застынет навсегда, словно часы с лопнувшей пружиной, — какая нам разница?

И все же крошечный червячок легонько покусывал.

«Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно?»[6]. Если Отражение было создано, должен же в этом быть какой-то смысл?

Час шел за часом. Мы все так же сидели в парке, перебираясь с одной скамейки на другую, в тень, чтобы не обгореть на солнце. Иногда о чем-то разговаривали, но больше молчали — слишком много сил отнимали разговоры. Впрочем, одна только мысль о том, что мы вместе, уже была радостью.

К обеду мы решили, что жалкий цыпленок и половина хлеба, — это не еда для двоих на целый день. Желудки музыкально подтверждали: маловато будет. Тони предложил похулиганить: зайти в дом и унести еду прямо из-под носа Хьюго и Роджера. А заодно взглянуть — как там они без цыпленка.

В средние века знатные люди обычно завтракали рано утром в своих комнатах, довольно скудно. Доедали вчерашние остатки, но чаще ограничивались куском хлеба и стаканом воды или вина. Считалось, что есть с утра — значит, потакать телесным слабостям и тешить дьявола. Однако второй завтрак, ближе к полудню, был уже более солидным, с несколькими переменами блюд. Послеполуденная трапеза снова напоминала легкий перекус — чтобы только дотянуть до вечера. Главной едой дня являлся обильный ужин, который позднее почему-то стали называть обедом.