Я послушно направилась к кровати и присела рядом с уже расположившимся там источником спокойствия.

— С самого начала я хочу сказать, что мы бесконечно рады, что Вы наконец-то с нами, — прожурчала негромкая фраза.

Я нахмурилась. На сей раз память без малейшего напряжения выдала мне значения всех слов, но не их смысл. Кто — мы? Почему — мы? Где — мы и Вы, в смысле, я, и главный вопрос…

— О, я конечно понимаю, что у Вас сейчас есть миллион вопросов! Я здесь для того, чтобы ответить на них, или помочь Вам ответить на них, — последние слова сопровождались легким прищуром глаз.

Вместо самого главного вопроса, из меня сам собой выскочил тот первый, который я задала зеркалу.

— Ты кто?

— Я — Ангел, — немедленно, с готовностью прозвучал ответ.

Я замерла. Это слово память не подсказала мне ни разу, но прозвучало оно совершенно естественно. Привычно. Уютно. Радостно. Всеобъемлюще.

— Но мы, Ангелы, говорим друг другу «Вы», — прервал очередной поток новых слов у меня в памяти певучий голос. — Независимо от опыта, должности, успехов, не говоря уже о том, женщина ли это, — пухлая ручка сделала изящный жест между нами, — или мужчина, — небрежно махнула она в сторону.

Эти слова память тоже признала, так же как и то, что я — тоже женщина и… Больше ничего, опять провал.

— Кто я? — спросила я напрямик, раз уж она сама сказала, что у меня может быть миллион вопросов.

— Вы — тоже Ангел, — еще шире улыбнулась она. — И еще раз повторю, что мы все очень рады, что Вы уже с нами.

Слово «Ангел», показавшееся мне таким естественным в отношении моей собеседницы, в применении ко мне прозвучало очень странно.

— Почему?

— Почему рады? — удивленно вскинула брови она.

— Почему я — Ангел? — уточнила я.

Она понимающе кивнула.

— Вы им стали.

— Зачем? — опять вырвался из меня не самый важный вопрос.

— Чтобы помогать людям, — негромко, но торжественно произнесла она.

В этом слове тоже было что-то знакомое, но иначе. И оно дразнило меня, ускользало, сколько я ни пыталась поймать его. Чем сильнее я напрягалась, чтобы откопать в памяти хоть какую-то ассоциацию, образ, звук, хоть что-то, тем услужливее она подсовывала мне картинки, которые я и так помнила: яркое пятно моего лица на фоне ослепительной белизны комнаты, несоответствие округлостей женщины-Ангела и острых углов всех предметов вокруг меня, резкий контраст между моей и ее одеждой…

— Как? — отчаявшись, спросила я в надежде на еще какую-нибудь подсказку.

— Как помогать? — снова удивилась она.

— Как я Ангелом стала? — досадливо тряхнула я головой. Мне почему-то казалось, что если я не вспомню, кем была раньше, то никогда не смогу избавиться от этих навязчивых мыслей, и тогда будет уже не важно, как и зачем я Ангелом стала.

— Сначала Вы были человеком, — внимательно глядя на меня, медленно заговорила она. — Но не совсем обычным. Большинство людей всегда заняты только своими повседневными делами, и только некоторых интересует нечто большее.

— Что?

— Путь развития общества людей, куда оно идет, какова его цель.

— И какова же его цель?

— О! — весело рассмеялась она. — Это — очень большой вопрос. Давайте оставим его для наших последующих встреч. Для первого раза, я думаю, вполне достаточно. Сейчас Вам нужно привыкнуть к своей новой жизни, найти в ней свое место.

Я вновь замерла, дождавшись-таки подсказки, но явно не той, которой мне хотелось. После ее последних слов во мне опять возникло вибрирующее ощущение чего-то знакомого, как будто я уже искала где-то это свое место и — судя по тому, что оказалась здесь — так и не нашла его. Капризная память мгновенно подбросила название этого ощущения — недоброе предчувствие.

— Как? — быстро спросила я, чтобы заглушить его.

На этот раз женщина-Ангел обошлась без уточняющих вопросов.

— Вам нужно найти область применения своих замечательных способностей, где они принесут наибольшую пользу и человеческому, и нашему обществу.

— Каких способностей? — Я даже чуть вперед подалась, ожидая наконец-то услышать что-то конкретное о себе, пусть даже прошлой себе.

— У каждого из нас есть талант, — вновь последовал обтекаемый ответ, — который развился из наших наиболее ярких человеческих особенностей.

Недоброе предчувствие вновь подало голос. А если мне просто нечего вспоминать? То есть не было у меня никаких ярких особенностей? То есть и таланту не из чего было развиваться? То есть нечего мне применять на благо… как она там сказала? То есть нет мне здесь места?

— А бывает так, — осторожно начала я, — что талант не развивается?

— Нет, так не бывает, — уверила она меня, взмахнув обеими пухлыми ручками. — Ангелом может стать только тот человек, который уже готов к этому, который уже осознал свои способности и хочет развивать их. Просто мы помним только самое главное из своей человеческой жизни.

— А почему мы не все помним? — не удержалась я от очередного второстепенного вопроса.

— Позвольте мне ответить на Ваш вопрос аналогией, — с готовностью откликнулась она. — Откуда берется бабочка?

Перед моими глазами, без малейшего усилия с моей стороны, развернулась яркая картина. Память опять принялась бомбардировать меня нужными словами.

Большой лист дерева — сочный, чуть дрожащий, со сверкающими каплями воды на нем. И по нему ползет гусеница — ядовито-зеленая, мохнатая, извивающаяся и оставляющая после себе даже на вид липкий след.

Вдруг она начала покрываться твердой коркой, пока вся не скрылась в прочном коконе. Спустя некоторое время кокон стал трескаться, разваливаться, и из него — далеко не с первой попытки — неуклюже выбралась бабочка с поникшими мятыми крыльями. Несколько мгновений она стояла, пошатываясь, на своих ножках — шевеля крыльями, расправляя их, показывая геометрическое совершенство рисунка на них — и вдруг, мощно взмахнув ими и словно оттолкнувшись от листа, взлетела и исчезла из поля моего зрения.

— … бабочке незачем помнить, что делала гусеница, — донесся до меня негромкий голос женщины-Ангела. — Она оторвалась от земли, видит ее другими глазами, живет в другом измерении. Ей важно знать, зачем существует она, а не то, чем она была раньше.

Невольно я содрогнулась. От отвращения. Что хорошего, достойного воспоминания, полезного для вольного полета, могло быть у этой гусеницы? И что с ней в коконе-то произошло? Растворилась она там, что ли, чтобы затем выкристаллизоваться в эту порхающую красавицу? В укрытии, втайне, вдалеке от чьих бы то ни было глаз?

Я резко выпрямилась, оглядываясь по сторонам. Эта маленькое, замкнутое, монотонно-белое пространство, мое полное одиночество в нем … Может, это — ангельский кокон, в котором определяется, есть ли у человеческой гусеницы способность