Так и добрался до самого хвоста. На заднем сиденье, правда,тоже сидел какой-то парень, но в самом углу, а диванчик был длинный, поэтомуРоб примостился с противоположной стороны. Заворочался, устраиваясь поудобнее.

Перед тем, как повернуться к окну, покосился на парня, норазглядел лишь темный, угрюмый профиль и надвинутую на глаза кепку брэнда«трудное детство».

Наверно сунуть надо было – чирик, а то идвадцатипятирублевку, мрачно размышлял Серый. Тогда и койка бы нашлась. Толькогде такие бабки возьмешь? Стипуха двадцать два пятьдесят в месяц, и ту всюРожнов отбирает.

Квакнулась общага, это ясно. А значит, год пропал попусту.Зря Серый таскался в соседний райцентр на электричке и автобусе, зря просиживалпортки на занятиях, зря горбатился на практике в гараже. В гробу он видал этотАвтомеханический техникум, поступил-то только ради общаги – обещали дать местопосле первого курса. Чтоб не жить дома, не любоваться каждый день на суку Рожнова.

«Напряженка с местами, – сказал завхоз, – может, к зимечего-ничего проклюнется. Ты, Дронов, давай, захаживай». А сам улыбится, гад.Точно, на взятку напрашивался. Есть в общежитии койка, после третьекурсникаосвободилась, которого за пьянку выперли.

Есть, нету, какая разница. Главное, что не дали.

Это что же, еще полгода с Рожновым жить? Лучше сдохнуть.Пацаны говорили, если в военкомат заявление подать, могут в армию с семнадцатилет взять, добровольцем. Вот бы зыконско было. Но и до семнадцати еще надодожить (день рождения у Серого был только в сентябре).

Хуже всего, что утром, уезжая в техникум, он думал – всё, сконцами, больше сюда не вернется. И Рожнову, который третий день пил дома,брякнул напоследок: «Гляди, гнида. Будешь мать бить – урою». Тот зарычал,качнулся с кушетки – опухший весь, морда красная. «Чего ты сказал,секельдявка?!» И захлебнулся матерщиной. Но Серый уже хлопнул дверью, летелвниз по лестнице через две ступеньки. Знал, что отчим спьяну не догонит.

Но и не забудет. Рожнов, сколько бы ни выпил, памяти никогдане терял. Был он злющий, как волчара, жилистый. В молодости отсидел два года заубийство по неосторожности – стукнул одного в драке, тот приложился затылком обровку, и карачун. Этот подвиг и последующая отсидка стали для Рожнова главнымжизненным событием. Все рассказы про зону, песни оттуда же. И порядки дома тожезавел лагерные. Случалось Серому и «под нарами» (то бишь под кроватью)ночевать, и целую неделю жить «опущенным» (то есть жрать не за столом, а накорточках, дырявой алюминиевой ложкой), приходилось и вовсе без харчей сидеть –это если Рожнов в «Шизо» засадит. Сначала, гад, еще из инструкции прочтет,наизусть: «Осужденным к лишению свободы, помещенным в штрафной изолятор,запрещаются свидания, телефонные разговоры, приобретение продуктов питания,получение посылок, передач и бандеролей».

Ну а что отчим устроит за сегодняшний глупый базар, ипредставить было страшно. До позднего вечера Серый проторчал в техникуме, тянулвремя, но чему быть, того не миновать – на последнем автобусе поехал-такиназад, в Басманово, где Рожнов его уж заждался.

Хуже всего в отчиме был запах. Работал он сантехником вДЭЗе, мытье не уважал, и квартира насквозь пропиталась мерзкой, кислой вонью.Как только мамка на такого гнуса позарилась? Еще пару лет назад была онаженщина как женщина, а от жизни с Рожновым превратилась в седую старуху – вечнопьяную и почти такую же, как он, грязную.

Но мать Серый не винил, ей еще хуже, чем ему доставалось.Когда трезвая, всё плачет. Из детского сада, где уборщицей работала, ее выперлида еще грозятся под суд отдать – посуды и простыней, говорят, много наворовала.А куда ей деваться? Отчиму на водку денег не добудешь – измолотит.

И он, Серый, тоже хорош. «Урою», а сам драпанул, заступникхренов. То-то Рожнов на мамке, поди, отыгрался, злобу выместил. Для разминки,пока пасынок не вернулся.

А пасынок вот он, никуда не делся, уже к Колиной Гореподъезжает. Отметелит его Рожнов так, как никогда еще не метелил, это железняк.

На остановке кто-то вошел, сел на то же сиденье, что Серый,только в другой угол. Очкарик, московский.

В автобусе было светло, снаружи темно, поэтому Роб виделсвое отражение в окне почти так же отчетливо, как в зеркале. Вид собственнойфизиономии настроения не улучшил. Ублюдочные очочки фасона «доживем допонедельника», за ними маленькие глазки, прямые как палки волосы, россыпьпрыщей на лбу и – горой Арарат посреди бледных равнин – монументальный носяра,наследство от армянской бабушки.

Ты урод со смехотворным именем и жалким будущим, сказал Робсвоему черному отражению. Семнадцать лет, а уже полный лузер.

И в эту горькую минуту дальнейшая жизнь предстала перед нимво всей безжалостной очевидности.

Будет так. Сначала он сунется на филфак, благо в МГУвступительные в июле. Не пройдет по баллам, потому что нет мохнатой лапы ипотому что нервишки на экзаменах подведут. В августе – хенде хох – пойдетсдаваться в педагогический, куда выпускника 12-й спецшколы, конечно, примут сраспростертыми. Курсе на четвертом, задроченный гормонами, женится на такой жеочкастой задрыге, как он сам, причем даст она ему только после свадьбы. И потомв течение двадцати лет будет откладывать по двадцать рублей с зарплаты, копитьна кооператив, как Акакий Акакиевич на шинель.

А его веселые одноклассники тем временем закончат свои МГИМОи ИСАА, разъедутся по загранкам. Лет через десять, когда Роб, сгибаясь подветром, будет шкандыбать после работы с авоськой (в ней пакет кефира и пачкамакарон), у тротуара лихо притормозит шикарная «лада», а то и «волга», оттудавысунется Петька Солнцев и заорет: «Wow, Дарновский! Робин-Бобин! И очки те жесамые! Long time no see! Садись, подвезу!» И, конечно, даже не вспомнит про то,как при всех, при Регинке, втоптал одноклассника в грязь. Ведь зло помняттолько обиженные, у обидчиков память короткая.

Про то, что Регина Кирпиченко устраивает сейшн на даче, вклассе стало известно перед майскими. Ее предки собрались на недельку отвалитьв Пицунду, а дочку оставили одну. Заключили с ней джентльменское соглашение:собирать френдов на городской квартире ни-ни, потому что там ковры, хрусталь идорогая техника, зато кантри-хаус в ее полном распоряжении.

Роб наблюдал за охватившим класс ажиотажем (кого пригласят,кого не пригласят), как Золушка за сборами сестер на королевский бал: не точтоб безучастно, но безо всякой личной заинтересованности. Уж ему-то точно несветило, так что без толку было интриговать и суетиться.