Пещероподобный селлариум лишился большей части мебели и большей части огоньков. Перед конторкой стоял очень высокий молодой человек с черной, как у Хряка, бородой и спорил с портье. Портье был одет в голубую тунику с алой вышивкой, которая, казалось, была выбрана для того, чтобы сдерживать смерть и ночь, бородатый юноша носил длинную кривую саблю и намотанную на голову белую ткань вместо шапки; ни один из мужчин даже не взглянул на него.

Дверь в оранжерею «Горностая» была заперта, но замок оказался маленьким и дешевым, а дверь — старой и покоробленной.

Где Фелкс держит зеркало.

Воздух был пропитан запахом сырости и разложения; огромные цветы исчезли, деревья умерли или разрослись, геммы из цветного стекла были втоптаны в грязь; невероятно, но пруд остался — свет далеких небоземель сверкал золотом в его глубине.

Он опустился на колени и закрыл глаза.

— Это я, патера. Я, Рог, который пришел за тобой. Я хочу забрать тебя с собой на Синюю. Ты здесь — я знаю, что ты здесь.

Не было ни ответного прикосновения, ни призрачного голоса.

— То, что мы с Крапивой написали о тебе, — не просто выдумка. Помнишь, ты говорил с нами на дирижабле? Ты сказал, что часть тебя всегда будет здесь. — Когда он открыл глаза, ему на мгновение показалось, что он видит Шелка в воде; но это было только его собственное отражение, настолько слабое, что оно исчезло, пока он смотрел.

— Ты здесь; я знаю, что ты всегда будешь здесь, и я не могу забрать тебя. Но ты мог бы поговорить со мной, патера, хотя бы минутку. Я всегда тебе нравился. Я нравился тебе больше, чем кто-либо другой во всей палестре.

Казалось, что не все цветы исчезли; прохладный ночной воздух нес слабый аромат.

— Пожалуйста, патера? Пожалуйста? Я хочу этого больше, чем я когда-либо что-то хотел. Только на минутку — только на минутку дай мне увидеть тебя.

— Я любила только тебя, никого, кроме тебя. Никогда. — Теплые губы коснулись его уха. В бассейне более старый Шелк опустился на колени рядом с Гиацинт. Оба улыбнулись ему.

Зевающая служанка, открывшая дверь Дворца кальде, вытаращила на него глаза и поспешила убраться с его пути. Когда он наконец нашел нужную комнату и узловатый посох мужа оказался в его руках, он услышал отдаленные выстрелы и открыл окно.

Три выстрела, из карабина. Прислушавшись, он услышал еще два и увидел, как мимо проскакал конный гвардеец.

Горничная ждала в прихожей, чтобы выпустить его, все еще настолько сонная, что назвала его «кальде», предупреждая об опасности на улицах.

— Один выстрел означает смерть, — сказал он ей, улыбаясь. — Много — кто-то много мажет. — Он давно выучил это на самых худших улицах и в туннелях. Он хотел дать ей немного денег за то, что она впустила его, и за то, что она явно беспокоилась о нем, но у него было только две целые карты, а даже одной карты было бы слишком много.

— Держи. — Он сунул ей в руку одну из них и ушел, прежде чем она успела смутить его благодарностями.

На улице было очень темно и тихо, если не считать пятерых спешащих гвардейцев; в вестибюле «Горностая» было еще тише, хотя маленький столик был перевернут и ваза разбита. Теперь за стойкой никого не было, да и вообще в вестибюле никого не было. Ступеньки лестницы казались выше и круче, чем он помнил.

Когда он вставил ключ обратно в замочную скважину, Хряк сонно спросил:

— Помнишь х'их карканье, кореш?

Ему потребовалось несколько секунд:

— Ну, да. Да, помню, Хряк.

— Все х'еще грят то ж самое?

Палатка — не самое удобное жилье зимой. Бывало, я останавливался в пещере — и в различных других местах — и все они лучше; но мы находимся в палатке, и это дело моих рук. Под «мы» я подразумеваю Джали, Орева и себя.

Вчера утром мы причалили к Новому Вайрону, после того как целый день встречные ветры задерживали нас в пределах видимости города. Как ты можешь себе представить, мы все были чрезвычайно рады сойти с лодки. Даже Вайзер был рад сойти на берег, по крайней мере мне так показалось.

Здесь я должен прервать рассказ, который еще не начал, и сказать, что он предложил высадить нас на Ящерице, несмотря на плохую погоду и плохую якорную стоянку в Заливе Хвоста. Я объяснил, что, хотя мне очень хочется вернуться домой, мой долг запрещает это. Я должен представить отчет народу Нового Вайрона, чьим эмиссаром я был, и позаботиться о других делах. Стоя на палубе и глядя сквозь проливной дождь и брызги на крошечный золотой прямоугольник, который был окном нашего маленького домика, я испытывал такую же страшную пытку, как и все те, которые могла предложить Башня Матачинов. Ты засиделась допоздна, Крапива, читала, писала или шила — и гадала, что с нами стало. Мне очень хотелось увидеть тебя, хотя бы мельком и на большом расстоянии. У меня было сильное искушение послать к тебе Орева, но ты, пережив ту бурю дома, поймешь, если я скажу, что не мог заставить себя так рисковать его маленькой жизнью.

Еще одно отступление, но тут уж ничего не поделаешь. Я намерен послать Орева к тебе, как только он восстановит свои силы; море не было добрым к нему, но я думаю, что через день или два он будет достаточно здоров. А пока я надеюсь передать тебе маленькие радостные новости через Соседей. Вполне вероятно, что они свяжутся со мной здесь, как в Дорпе; если это так, я попытаюсь убедить их передать еще одно сообщение.

В результате мы остановились в Новом Вайроне. У Орева появилась новая фраза: «Нет лодк!» Она выражает мои чувства так же хорошо, как и его, и лучше, чем мог бы выразить я сам. Во всяком случае, зимних плаваний больше не будет. Остальные чувствуют то же самое, я думаю, особенно Джали — рвота кровью чуть не убила ее, и убедила команду Вайзера, что она серьезно больна. (Копыто, кажется, знает, хотя я ему не говорил. Шкура клянется, что не говорил и доверился только Вадсиг. Я ее не спрашивал; и по меньшей мере столь же вероятно, что подозрения Копыта вызваны тем, что он увидел, или тем, что сказала ему сама Джали.)

Постоялые дворы здесь опасны, и после того, как мы попросили разных людей порекомендовать нам безопасные и приличные гостиницы и были разочарованы ими, мы решили, что Копыто, Шкура и Вадсиг — все, кому смогли выделить по кровати — поживут у моего брата Теленка и его жены. Мы с Джали купили палатку и разбили ее на песчаном поле, принадлежащем городу, совсем рядом с морем. Город послал меня и ради блага этого города я трудился бесплатно почти два года; он должен мне это и даже больше, как я и сказал людям, посланным нас выселить. Надеюсь, меня скоро вызовут для доклада.

Кречет провозгласил себя кальде и, кажется, делает все, чтобы закрепить свое положение. Пришел Копыто, и мы поговорили об этом. Он тиран, или, по крайней мере, по словам Копыта, так говорит Теленок. Многие считают, что тиран предпочтительнее той анархии, которая царила раньше. Это тоже сказал Копыто, и я мог бы догадаться сам. Я надеюсь, ради них, что через год или два они не изменят свое мнение.