— Не плачь... Не плачь, патера…

— Я всегда укорял себя, Оливин, потому что не оказывал ему должной чести. Возможно, раз в год я пытался сделать какой-нибудь жест уважения. Никто другой, даже мои собственные сыновья... впрочем, неважно. — Он вытер лицо широким рукавом сутаны. — Твоя мать все еще чтит богов. Я должен упомянуть об этом.

— Ты ее... Ты ее знаешь?

— Да. Я видел ее и говорил с ней перед тем, как отправиться на Зеленую. Я не решался сказать тебе об этом, потому что... потому что...

Рука Оливин вытянулась из-под ткани; маленькие твердые пальцы, облеченные во что-то похожее на плоть, сомкнулись на его руке.

— Она ослепла.

Пальцы расслабились, тонкая металлическая рука повисла вдоль тела.

— В остальном с ней все в порядке, и я... я абсолютно уверен, что она послала бы тебе свою любовь, если бы знала о твоем существовании. Но теперь она слепа, как и мой друг Хряк. По правде говоря, я иногда думаю, что Хряка прислали мне, чтобы я не забывал о твоей матери.

Он ждал какого-то слова, какого-то комментария.

— Ты скажешь, что это наказание богов, я уверен. — Он прочистил горло. — Наказание богов за то, что она бросила тебя, хотя она поступила так, повинуясь богам. Но я люблю ее и не могу не жалеть ее. Она дала мне один глаз — слепой, конечно. Они оба слепы. Но она дала мне один в надежде, что я найду для нее работающий глаз, когда приеду сюда. Я его потерял. По крайней мере, он больше не у меня в кармане.

Он замолчал, и тишина Дворца кальде сомкнулась вокруг них. На кухне кто-то был — повариха, сказал он себе. В саду снаружи был садовник. Теперь кальде был Бизон, поэтому он и майтера Мята, которая, должно быть, отказалась от своих обетов, чтобы стать его женой, жили в этом высоком, полном тайн здании. И все же казалось, что здесь никто не живет, что даже закутанная в ткань фигурка напротив него не была по-настоящему живой, и что здесь находится центр пустоты, охватившей весь Вайрон.

— Потерял... потерял его? — Этот низкий, мягкий голос почти мог быть шумом ветра в дымоходе.

Он сказал себе, что должен ответить.

— Да, потерял. Он на Зеленой, наверно. — Он хотел сказать «вместе с моими костями», но передумал: — Вместе с моим кольцом и другими предметами.

Закутанная фигура могла и не услышать.

— От него уже не было пользы, ты же понимаешь. Ни для нее, ни для кого-либо еще. Она хотела, чтобы он был у меня, чтобы я знал, как он выглядит.

— Мне... Мне повезло.

Он не был уверен, что правильно расслышал ее, и сказал:

— Прошу прощения?

— Я не очень хорошо функционирую... Я не очень хорошо функционирую, патера.

— У всех нас есть недостатки. Гораздо лучше иметь больную ногу или что-то в этом роде, чем склонность ко злу.

— Но мои глаза... Но мои глаза в порядке. Я могу... Я могу видеть. Ты так... Ты так сказал. Это счастье... Это счастье, не так ли?

— Да, это действительно так. Но, Оливин, ты позволила мне снова уйти от темы — от того отрывка, который бог — Внешний, по-моему — выбрал для нас. В нем есть двоеточие. Ты знаешь, что такое двоеточие? Не точка с запятой, а полное двоеточие? Две маленькие точки, одна над другой?

Она не ответила, и он, путаясь в словах, продолжил:

— Двоеточие — очень сильный разделитель, Оливин, и они редко встречаются в Писаниях. Я верю — предполагаю, конечно, но это то, во что я верю, — что оно предназначено для того, чтобы отделить этот отрывок о звездах, катящихся по лазурному небу, от следующего; чтобы мы поняли, что речь идет о двух витках. Видишь ли, Синяя и этот Виток длинного солнца сами по себе похожи на две маленькие точки, если смотреть на них так, как смотрит Внешний. Более высокая точка — это Виток, который дальше от Короткого солнца, более низкая — Синяя.

Он откашлялся и порылся в памяти:

— Я закрыл книгу, но думаю, что все еще могу точно процитировать этот отрывок. Это было «Голос Паса поднимает дикие вихри; облака и двойная тьма заволакивают небеса». Сам Пас — дикий вихрь. То есть так его изображали художники. На самых старых изображениях он представлен в виде бушующего шторма.

— Я этого не... Я этого не знала. А тот, другой... А тот, другой?.. Ты не хочешь, чтобы я произносила его... Ты...

— Его тоже изображают в виде вихря? Ты об этом спрашиваешь?

Она кивнула.

— Нет. Но это вполне разумный вопрос, если подумать. Паса изображают в виде человека с двумя головами или в виде ветра; поэтому вполне разумно предположить, что тот, кого изображают в виде человека с четырьмя лицами, также может быть изображен в виде ветра. Но это не так. Когда бог-писатель не решается подписаться — не часто, поскольку им так мало написано, — он обычно рисует знак сложения, маленькую вертикальную прямую линию с другой маленькой линией поперек. Я полагаю, что теперь идея этого знака — бог благословляет нас, хотя первоначально он мог означать анонимную подпись. Перекрестки ассоциируются с этим богом, как я, кажется, уже говорил тебе.

— Я... Я понимаю.

— Однако есть интересная история о другом боге в виде ветра, и она может иметь некоторое отношение к рассматриваемому отрывку. Один человек надеялся встретиться с Внешним. Он молился и молился, и поднялась жестокая буря. Сначала он подумал, что эта буря — бог, и возрадовался, и вознес хвалу, но буря только усилилась. Дождь бил его, как град, а град — как камни. Вода лилась со всех скал вокруг, деревья вырывало с корнем. Молния ударила в гору, на которой он стоял. Вскоре он пришел в ужас и, найдя небольшую пещеру, спрятался и стал ждать, когда пройдет буря.

Наконец это случилось, а потом появилось солнце и слабый ветерок, нежный бриз. И этот слабый ветерок, этот нежный бриз был тем богом, которого он искал.

Оливин промолчала.

— Видишь ли, суть этой истории в том, что Великий Пас — не Внешний. Боги часто имеют несколько имен и более одного лица, о чем я недавно говорил с друзьями; похоже, в прошлом люди верили, что Внешний — просто еще один аспект Паса. История, которую я только что рассказал, вероятно, была написана, чтобы показать, что это не так.

А теперь вернемся к нашему отрывку. Как я уже сказал, события в этом витке запланированы заранее — по крайней мере, я так думаю. Пас проявит себя не один раз, причем гневно. «Дикие вихри» должны подняться. Обрати внимание на множественное число.

— Он сделает нам... Он сделает нам больно?

— Этого я сказать не могу. Однако нас предупредил Внешний, а Внешний — лучший и мудрейший из всех богов, и поэтому он, безусловно, намного мудрее нас. Если бы он считал, что мы не нуждаемся в предупреждении, я сомневаюсь, что он бы стал нас предупреждать.

Теперь последнее, и я смогу пожертвовать этот хлеб для тебя. «Облака и двойная тьма заволакивают небеса». В одном отношении это совершенно ясно. Двойная тьма, несомненно, относится к тому, что длинное солнце гаснет ночью. Наступает ночь... — он посмотрел в окно. — Уже наступила, должен я сказать. Может пройти несколько дней, прежде чем мы снова увидим день.