сегодня хоть повезло, не застудится…

Но гостья уже не слушала.

— Хоть бы спасибо сказала, ишь, цаца какая, — фыркнула Лушка, глядя ей вслед и потирая ноющие виски. — А ты, Сергеевна, привечай всех больше. В прошлый раз мужику попить вынесла, а ночью половина георгин из палисадника пропала! Нечего их приваживать, чужих, дома пусть сидят, телевизор смотрят.

… он и впрямь обнаружился сидящим под деревом. Коричневый джемпер, некогда облегавший крепкие плечи, теперь висел мешком. От русо-золотистых кудрявых волос остался короткий ежик. Такая же колючая щетина ползла по худым щекам и подбородку.

И лишь глаза, которые мужчина поднял на гостью, остались прежними. Ясно-голубыми, запавшими от боли и страданий, но живыми. Он моргнул раз, другой, а затем ахнул, прижав руку к груди.

А женщина ринулась к нему, упала на колени в траву, прямо в своих шелковых тоненьких брючках, обхватила худые плечи и расплакалась, громко и с облегчением. Всхлипывая, она скользила губами по сухой, как пергамент, коже лба, дрожала, уткнувшись носом в ямку за ухом, а поток слез все никак не останавливался.

Мужчина тоже дрожал, поглаживая красавицу по голове. Вот он потянул шпильку, и тяжелые темно-каштановые волосы блестящим водопадом стекли вниз. Он зарылся в них пальцами, и тихо, с присвистом, выдохнул.

— Роня. Ронечка. Ровена. Лебедушка моя белая.

— Ванечка. Я же обещала, что успею.

Двое сидели под деревом. Один — полный жизни, в самом расцвете сил, и другой — едва живой, чьи дни были сочтены. Они обнялись так крепко, что невозможно было понять, где заканчивается первый и начинается второй.

— Сердце, — едва слышным шепотом рассказывал доктор, поглаживая прижавшуюся к нему целительницу по волосам. — Второй инфаркт за полгода. Я только благодаря тебе и жив. Ты кристаллы привозила в прошлый раз, а я их вкопал в землю, как Великие к власти пришли, и ходил сюда, якобы медитировать. А на самом деле они мне здоровье питали, заряда на восемь лет хватило. Два последних года уже были не ахти, да и сейчас мне остались от силы пара месяцев. Но я рад, что успел застать конец этого мракобесия и увидеть тебя…

Ровена подняла голову.

— Родной мой, у тебя нет пары месяцев. Ты протянешь дней пять, не больше, и даже я ничем помочь не смогу. Но это уже не важно.

Она всхлипнула, вытерла нос и улыбнулась.

— Я за тобой, Ванечка. У меня радостные новости. Повелитель Гаруда разрешил целительницам вступать в брак. Мне больше не нужно бросать службу, чтобы остаться с тобой. Ты еще не передумал?

— Никогда! — выдохнул мужчина и тут же со стоном сжал виски. — Но я и мечтать не мог, что ты по мне тоже тоскуешь. Взгляни на меня и на себя. Ты красавица, царственная лебедушка из сказки. А я почти старик, безобразный и измордованный болезнью. А рядом с тобой соколы, полные сил и могущества, я им не чета…

— Ни один из них не стоит и твоего мизинца, родной. Не потому, что они плохие, упаси боги. Просто лучше тебя нет на всем белом свете, и на том, и на этом. А насчет красавицы и старика не смеши, пожалуйста, — и Ровена фыркнула. — Тебе сорок восемь, а мне четыреста сорок восемь. Но повторюсь еще раз, это неважно. В Иномирье ты получишь жизнеогонь и начнешь все сначала, станешь здоровым и полным сил, и протянешь столько же, сколько и я.

Она достала из кармана серебристый кристалл на цепочке, внутри которого сиял крохотный огонек, едва видимый человеческому глазу.

— Ты закончил все дела на Земле? Можем отправляться прямо сейчас?

— Звучит монументально, — тихо рассмеялся доктор. — Какие у меня могут быть дела? Собаку любимую я похоронил четыре года назад, квартира у меня в соцнайме, как у медика, хорошо еще, не поперли во время болезни на улицу. Но начальство только и ждет, когда я концы отдам и жилплощадь освобожу. Отложенные сбережения я потратил на взятки, чтобы детишкам нормальные лекарства по перекупщикам добывать, не мог же я травками и молитвами пневмонию да порок сердца лечить. Хорошо, не попался ни разу, а то и погорел бы на площади. Живу на пенсию по инвалидности, много ли больному надо? У меня даже ценных вещей не осталось, кроме кольца, которое я тебе хотел подарить, да так и ношу с собой…

Он вытащил из-под свитера цепочку, с которой снял колечко с изумрудом. Ровена замерла от восторга, когда мужчина надел кольцо на тоненький безымянный пальчик ее правой руки, а затем со вздохом прижал женскую ладошку к губам.

— Я понимаю, это не ваши традиции, а наши, земные, но все-таки прими подарок. А то стыдно, беру в жены умницу-красавицу, а сам больной, да нищий.

— Ты что болтаешь такое! — возмутилась Ровена, вытирая вновь намокшие глаза. — У нас теперь огромный дом в столице, я купила его три дня назад. Захочешь — и собаку заведем. И не нужны мне твои деньги. Но, если самому хочется работать, приходи в главный лазарет, нам детских целителей всегда не хватает.

— И что я вам наисцеляю с медицинским образованием земного университета? — рассмеялся мужчина.

— Что угодно, Ваня. У Земли теперь договор с Иномирьем. Лекарствами обмениваемся, методиками всякими, снадобьями. Твои знания нам очень пригодятся. Вот вчера нам союзники передали приборы с иглами, капельницы называются. А во всем Аквиллариуме ими пользоваться умеют только Рагнар, командир разведотряда, да две женщины-медички, которых мужья в свое время отсюда забрали. Я пыталась, все руки пациенту исколола.

— Тут только практика нужна, сокровище мое. Много практики. Научу я вас всему, — и Иван с кряхтением встал. — Ну, тогда пошли?

Ровена надела на шею доктора кристалл на цепочке, взяла его под руку и кинула в траву синюю таблетку. Через секунду прямо перед ними разверзся портал, пополз туманными щупальцами во все стороны.

— При переходе будет холодно, Ванечка, потерпи уж. А если начнет тошнить — сжимай камень покрепче. И… возврата на Землю для тебя больше не будет. Я надеюсь, ты это понимаешь. Не боишься?

— Самый большой мой страх — потерять тебя, лебедушка моя. Не только в этой жизни, но и во всех остальных. А с тобой ничего не страшно.

* * *

Сначала было темно, пусто и очень холодно. Следом пришли боль и страх. Он кричал до надсаженного горла и, кажется, плакал. Кого-то звал, пытался вскочить и бежать, но тело больше не слушалось. Да и осталось ли оно, это тело?..

Потом появился свет — мягкий, переливчатый, золотистый. Он дышал, и не мог