но тут же поняла, что шум доносится не сверху, а с улицы.

Петров обнаружился у подъезда, где стоял, открыв рот от удивления и пялясь по сторонам.

— Аделаида, ты видела? — завопил он, словно забыл про былые ссоры. — Смотри!

Аделаида увидела. И сама разинула рот, точно галка в гнезде.

Заброшенный завод через дорогу от дома гудел, стучал и мигал разноцветными огнями. Стены каким-то неведомым чудом восстановились за ночь. На парковке перез огромным зданием стояли в ряд грузовики, от которых избавились десять лет назад, дабы не загрязнять окружающую среду.

— Там работа кипит, — продолжил сосед. — За Васькой из тридцатой с утра пришли. Выходи, говорят, в смену, как раньше, ибо возвращаются былые времена. Великие нас покинули.

— Как покинули? — побелела от ужаса Аделаида.

— Ты телевизор не включала, что ли? По всем каналам с ночи крутят обращение от них. Возлюбленные наши дети, вы достигли своего предела и стали не вровень с нами, а даже лучше. Ну и дальше еще мура на полчаса о том, какие мы распрекрасные и как быстро стали взрослыми. В общем, жить по чужой указке нам больше не к лицу. Все сожженные, казненные и заморенные тяжким трудом воскреснут и вернутся по домам. Книжки читать разрешили, машины иметь — тоже, самолеты скоро вернут. Лечиться таблетками можно, предкам поклоняться — по желанию, а в районные храмы лучше не ходить, ибо там сплошное мракобесие. Жрецы по всей стране рыдают и одежды на себе рвут. Народ возмущается, мол, жили десять лет, как в дурмане, а теперь нас просто бросили. Но я думаю, к лучшему оно все. А ты как считаешь, Степановна?

Степановна никак не считала. Осев на лавку у подъезда, она плакала, даже не пытаясь скрыть горькую обиду. Ибо поняла, что нового дома в зеленой зоне столицы ей не видать, как своих ушей.

Спустя две недели после битвы

— И это, по-вашему, нормально? — клокотала от гнева главная целительница южного Дома призрения, стоя за плечом Евгения Валентиновича. — Полюбуйтесь, какие каракули он малюет целыми днями! Вы всерьез считаете, что здесь не нужны лекарства для успокоения психики? А если он на почве своих художеств зарежет кого-нибудь?

Евгений Валентинович смерил коллегу тяжелым взглядом и подошел к Илье, сидевшему за столом в кабинете Илоны. В отсутствие хозяйки кабинет казался пустым и неуютным, даже ее воспитанницы не заходили сюда без крайней нужды. Уборка делалась как попало, цветы в горшках на подоконнике обреченно свесили листочки вниз.

Но Илюха ничего не замечал, погруженный в ведомые одному ему мысли. Не слышал он и шипения вредной бабы, которая стояла у дверей, сложив руки на груди. Он с азартом творил, заканчивая работу уже над третьим рисунком. На нем бушевало травяное море, торчали вверх серо-зеленые горы, вырисованные с тщательностью старательного второклассника. Посреди картины тянулся вверх огромный каменный столб, на вершине которого стояла рыжеволосая женщина с булыжниками в обеих руках. На ней был рабочий костюм наставницы Илоны Владимировны.

— Илюша, это у тебя что такое? — ласково улыбнулся заместитель директора по воспитательной работе, погладив парнишку по встрепанным вихрам.

Тот взглянул в ответ, как на дурачка, и пояснил.

— Рисунок же, Евгений Валентинович! Вы разве не видите?

— Вижу, мой хороший. А что это?

— Сказка, — мечтательно зажмурился Илюха. — Когда меня забрали, я долго спал, и мне снилась сказка…

На двух других рисунках были изображены мужчина с крыльями за спиной и мечом в руках, похожим на блестящую палку, и старик на инвалидной коляске с огромным ружьем наперевес. Конечно, технически работы были очень далеки от совершенства, но их яркость и живость невольно притягивали взгляд.

— Хорошо рисуешь, молодец, — похвалил Евгений Валентинович и повернулся к двери. — Так я не понял, Ксения Ромуальдовна, что вас не устраивает? Картинки отличные, глядишь, и в городской выставке ко Дню инвалидов участие в этом году примем. И вообще, хорошо, что ребята такую травму перенесли без особых проблем. Забрали их господа Великие якобы к себе, а сами бросили посреди чистого поля. Хорошо, парни Киры Дмитриевны помогли домой добраться…

— А вас не напрягает, что все сцены у него с оружием? — снова сжала губы тетка. — Это же явная тяга к насилию, вам любой целитель душ скажет! С ума все посходили после возвращения! Я бы еще проверила, что там за парни у Киры Дмитриевны! Откуда взялся этот отряд «Соколы» и почему они патрулируют город вместо Полиции нравов?

— Не вместо, а вместе, — поправил Евгений. — Вам какая печаль? В городе благодаря им тишина и спокойствие, в поселках похуже, но порядок наводится в течение часа. На материке народ с катушек сходит, грабежи, мародерства, да убийства, а у нас благодать. Не справляются служители правопорядка.

— Мне не нравится, что они и к нам постоянно таскаются, а проживающие потом неуправляемыми становятся! — взвилась Ксения Ромуальдовна, потряхивая завитыми кудельками. — Мишка Олейник их как видит, аж трясется весь! Какая дружба может быть с олигофреном, что у них общего?! Раньше Илону только слушался, и то через раз, а теперь никого! Решил с какого-то перепугу, что его эти соколы к себе возьмут, и бегает каждое утро по району, на брусьях отжимается. Всю одежду перепортил, с утра по деревьям лазит, по-пластунски в кустах у забора ползает, после обеда дырки штопает. Зачем это все нужно? Наживем проблем из-за его бзика!

— А лучше, чтобы водку тайком пил по комнатам, как некоторые жильцы?

— Они хоть пьют, да лишнего себе не позволяют, — стояла на своем главная целительница. — А теперь не Дом призрения, а проходной двор какой-то! Соколы ваши с дурачками хороводятся, школьники в лежачее отделение ходят, грязь на обуви таскают, постоянно ругаешь их, чтобы не топтались, бесполезно, они и ухом не ведут! А некоторые вообще охамели в край, я Женьке Ирговой замечание сделала, чтобы не орала на весь коридор, когда читает вслух, так она на меня посмотрела, как на вошь платяную, и заявила: «А идите вы лесом, да к лысому пню, целительница Ксения!» Это вот что такое? Чему Илона их тут учит?!

И тетка побагровела от злости.

«А тебя только лесом и посылать, потому что ты кикимора болотная, — сердито подумал Евгений Валентинович. Чертова баба надоела хуже каши на пророщенной гречке, но скандал закатывать не хотелось, потом ведь не заткнешь. — И подопечным достается, и коллегам. Всю атмосферу рабочую своим пакостным языком портит».

— Я с Женей поговорю, — кивнул он. — Мишку оставьте в покое, и Илюху тоже. Пусть дружат, с кем хотят, пусть бегают вместе. И школьников не трогайте,