Ведя джип по извилистым улочкам Цыганской Слободы с максимально возможной в тех условиях скоростью, буквально каждую секунду я ждал увидеть в свете фар самых невероятных чудовищ, либо следы их недавнего пребывания в гостях у наших городских цыган. Но нет – темно и тихо было на всегда оживленных даже ночью улочках, и я понял окончательно, что все они действительно отправились куда-то на свое последнее кочевье по тропам нехоженым и неведомым, петляющим по долинам таинственных Караваевых Гор, где, по словам спасенного мною полуспятившего цыгана, их подстерегали какие-то щелкуны.

Если бы не присутствие в машине Виктора, не уверен – хватило бы мне душевных сил доехать до апарца – уже в третий раз за ночь через опостылевшую мне слободу. Несмотря на то, что друг мой находился в полной психической прострации, то постоянно бормоча какую-то бессвязицу про гусей, то невнятно кому-то угрожая, то жалобно всхлипывая и не делая никаких попыток вступить со мной в связный разговор, благодарю простому факту его физического присутствия рядом, я не чувствовал себя отчаянно одиноким в трупном зеленоватом полумраке этой фантастически страшной ночи. А может, постоянный негромкий плеск внутри лежавшей справа от меня оплетенной пятилитровой бутыли внушал мне успокаивающие мысли о другой чудесной возможности в любой момент легко ускользнуть из вплотную обступившего со всех сторон кошмара. Казенно-оптимистичным бодрым выкрикам по радиотелефону генерала Панцырева, заставившим меня возвращаться в апарц, я нисколько не верил, в глубине души продолжая считать, что генерал, просто-напросто, свихнулся, точно так же, как и бедный Витя.

Тем более странным показалось мне сильное и внезапное ощущение домашних теплоты и уюта, нахлынувших на меня из горевших добрым сказочным светом окошек, как всегда неожиданно вынырнувшего из-за последнего поворота цыганского дома или – апарца. Я даже легонько присвистнул от изумления – до такой степени невероятной показалась мне происшедшая с проклятым домом метаморфоза. И с легким сердцем я остановил машину возле ворот, будучи уверенным, что со здоровьем у Сергея Семеновича все в порядке и во время разговора по радиотелефону он меня не обманул. Продолжавшего читать безумные похоронные панегерики по улетевшим прямиком на тот свет гусям Виктора, я решил пока не трогать.

Захлопнув дверцу джипа, я сразу услышал, доносившиеся со двора сквозь щель приоткрытых створок ворот, голоса – веселые оживленные голоса. Приоткрыв ворота, я безо всякой опаски вошел во двор апарца, густо заросший удивительными растениями самых разнообразных форм и видов, и освещенный таким же согревающим и уютным светом, весело потрескивающего костра, разведенного в центре двора.

Золотисто-лиловое пламя костра зажигало причудливыми разноцветными бликами поверхность небольшого идеально круглого водоема в диаметре до шести-семи метров, образовавшегося на месте собачьей будки и пятитонного «КАМАЗа». Над костром, подвешенный на массивной цепи между двумя металлическими кольями, висел закопченый казан. В казане булькало какое-то варево, и от варева в воздух валил густой пар, распространявший удивительно аппетитный запах. Пар этот с явным наслаждением вдыхали полулежавшие вокруг костра на пышной лиловой траве генерал Панцырев, майор Стрельцов и Верховный Унгард Анмайгер. Кажется, непосредственно перед моим появлением, они обсуждали достоинства варившейся в казане похлебки, которую им, судя по всему, предстояло вскоре попробовать. Я не без оснований подумал, что удастся отведать экзотического варева и мне.

– Валя – проходи, родной! – приветствовал меня генерал с широкой улыбкой на счастливом лице.

Улыбался мне и майор Стрельцов. Не улыбался один лишь Верховный Унгард Анмайгер, не способный, по-видимому, выполнять данное мимическое упражнение по самой своей физиологической природе. Правда и улыбка майора Стрельцова показалась мне до такой степени странной, что лучше бы он вообще не улыбался, а сидел бы с каменным лицом, как и Верховный Унгард. Или что-то с зубами случилось у Эдика, а может отсутствие очков делало его общий облик непривычным и то, что сидел он голым по пояс, не знаю – я не успел понять. Так как вдруг громко заклокотала поверхность круглого водоема, заглушив даже бульканье варившегося в казане кушанья. И глаза мои, сразу приковавшиеся к поверхности водоема, наверняка округлились и сделались испуганными.

– Не бойся, Валя! – успел предупредить меня Сергей Семенович. – Сейчас ты увидишь рядового унгарда Аджаньгу, явившегося к нам на помощь из мира Алялватаска!

В центре водоема надулся огромный пузырь и, ненавязчиво поприковывав к себе всеобщее внимание секунд на пять, лопнул с характерным чмокающим звуком, явив аудитории вместо себя огненно-рыжую голову рядового унгарда Аджаньги, крепко сжимавшего в зубастой пасти огромную трепыхавшуюся рыбину, попеременно открывавшую и закрывавшую пасть, не менее зубастую и отвратительную, чем у самого Аджаньги. Я не выдержал открывшегося зрелища и по-серьезному отключился, не помня, само собой, как свалился в густую лиловую траву, заметно отдававшую ароматами мелиссы, чебреца и белокопытника, вместе взятыми.

Без чувств мне долго пролежать не дали. Медленно продираясь сквозь ласковые волны сладкого небытия, окутанного туманными испарениями чудодейственно лечебных трав, я открыл глаза и увидел низко склонившееся надо мной лицо генерала Панцырева. Я приподнялся на локти и окончательно пришел в себя:

– Что это было со мной?

– Чепуха – обычный нервный обморок, – поспешил успокоить меня чуткий Панцырев и протянул мне большую фарфоровую кружку, доверху наполненную дымившимся, пряно и вкусно пахнувшим варевом из казана. – На – выпей, это тебя должно здорово взбодрить!

– Что это? – подозрительно спросил я.

– Это уха, сваренная из рыб, которые никогда не водились в мировом океане Земли, а приправлена она травами и специями, какие до сих пор любили употреблять в пищу одни лишь Верховные Унгарды на своих родовых праздниках. Не бойся, Валя – смело пей! Это придаст тебе много сил для грядущих испытаний, а грядут они очень скоро, может быть уже – через какой-нибудь час.

Не видя у костра никого, кроме сидевшего ко мне необычайно мускулистой спиной, щедро заляпанной какими-то не то пластырями, не то заплатами, майора Стрельцова, я спросил:

– А где наши друзья Унгарды?

– Они в апарце – совещаются о чем-то своем – об унгардовском – перед решающим боем с румплями…, – и дальше я только слушал подробный и эмоциональный рассказ генерала о тех удивительных часах, которые он провел наедине со стопроцентным инферналом во плоти и крови, появившемся в апарце по классическим законам жанра:

– Он не съел меня, хотя, как выяснилось по его дальнейшим рассказам, сделать ему это было совершенно не сложно. Он долго издевался надо мной – показывал язык – ужасный раздвоенный язык с массой отвратительных пупырышек на нем, щелкал когтем по клыкам, делал шутливые угрожающие жесты руками, которые меня совсем не пугали, хотя и Аджаньге казалось, что я его сильно пугался. Но, суть не в этом, а в том, что он дал нам шанс на спасение… Во всяком случае, он спас Эдика, не говоря уже о Верховном Унгарде Анмайгере…