– Слушай, друг – после того, как мы уничтожим румплей, отправляйся вместе со мной на Пьяные Болота. После возвращения с задания я там поселюсь навсегда, мне это обещал Клан. Там очень и очень хорошо, а здесь ты зачахнешь с тоски, в этой вашей дыре!

Не знаю, что собирался ему ответить Эдик, но в разговор вмешался Великий Унгард Анмайгер, поставивший, кажется, точку на беззаботных разговорах вокруг костра:

– Ты сначала уничтожь румплей, а затем уже делай безответственные предложения, рядовой унгард Аджаньга! – Анмайгер раздраженно выплюнул рыбью кость, застрявшую у него где-то между десен. – Я думаю, что период восстановления сил закончился, и пришла пора приступить к действиям вне апарца, направленных на восстановление стабильности в отношениях между Алялватаской и Параллелью Х–40!

В течение примерно пятнадцати минут Верховный Унгард Анмайгер объяснял генералу Панцыреву, майору Стрельцову и мне суть складывавшейся вне стен апарца ситуации и четко обрисовал единственно возможный путь выхода из нее или, другими словами, путь к спасению. Он, этот путь, показался мне очень и очень тернистым, во всяком случае – для меня. Именно мне, как ни странно, отводилась Анмайгером ключевая роль в плане возвращения Стрэнга. И, положа руку на сердце, я не мог бы сказать, что роль эта пришлась мне по душе.

Вернее будет сказать, что она мне, вообще, пришлась не по душе, и, совершив определенное умственное усилие, я подумал о несчастном гусевладельце Викторе, в состоянии прострации находившемся на данный момент в багажнике джипа «Хаммер H1», стоявшего у ворот апарца.

…Голодные, злые румпли на полной скорости летели завтракать сонными городскими жителями. Лету им оставалось примерно двенадцать-пятнадцать минут и их массового визита напряженно ждали две с половиной тысячи десантников и омоновцев, занявших огневые позиции на крышах больниц, гостиниц и большей части высотных, многоквартирных жилых домов. Три десятка боевых вертолетов «Ми-35» патрулировали воздушное пространство по городскому периметру на высоте от пятисот до семисот метров. Прожектора вертолетов выхватывали в ночной темноте световые туннели длинной до километра.

Город готовился к обороне – не осталось ни одной квартиры кроме тех, которые населяли конченые алкаши и наркоманы, где бы не были закрыты на все шпингалеты и замки окна и двери, и родители не держали бы на руках маленьких детей. По телевидению и радиовещанию каждые полчаса транслировались леденившие кровь предупреждения дикторов, а в конференц-зале городской мэрии продолжалась бурная дискуссия, и нетерпеливо ожидалось объявление результатов анализов.

Никак не наступал рассвет, и полная зелёная луна продолжала придавать городскому ландшафту немного колдовской колорит. Стрэнг-хранитель собирал последние остатки самого себя для решающей попытки улететь в Нетленные Леса. Труп тёщи под землей продолжал светиться ярким бирюзовым пламенем, заставляя жмуриться слепых могильных червей. Пятидесятилетний юбилей Антонины Кирилловны никак не заканчивался, в его праздновании вынужден был принять участие весь город, уставший любоваться образцами моего подарка тёще…

…Мы молча и неподвижно стояли у ворот апарца. За нашими спинами навсегда осталось волшебство беззаботного сидения вокруг костра, среди кусочка неземного луга, напоенного ароматами нездешних трав и влажными испарениями, поднимавшимися с поверхности выплеснувшегося из какого-то другого света бездонного озерка. Спины нам продолжало согревать сияние далекого солнца Алялватаски, чья крохотная частица была заключена в хрустальной грозди священной лампы «хиранг», а в полости рта как будто бы еще сохранялся удивительный вкус оранжево-золотистого мяса неизвестной никому из нас рыбы, выловленной Аджаньгой.

Но, повторюсь еще раз – тепло, свет, запахи и краски безопасного и уютного апарца остались за спиной. Сейчас мы стояли совсем в другом мире, где не осталось ни тепла, ни уюта, ни безопасности, а под помойным светом мертвой луны со всех сторон притаились смертельные опасности, страх и боль.

Аджаньга интенсивно втягивал широкими ноздрями ночной воздух, острые кончики его больших волосатых ушей мелко подрагивали от того напряжения, с каким он вслушивался в кажущуюся полную тишину улочек цыганской слободы, пытаясь уловить малейшую вибрацию на ультра – либо – инфразвуковом уровнях.

– Положение гораздо хуже, чем я думал, – тихо произнес Анмайгер, задравший цыганскую голову кверху и не отрывая пристального взгляда от Луны.

– Почему? – так же тихо спросил Панцырев.

– А вы обратите внимание на характер освещения, создаваемого вашим ночным спутником. Знаете – почему он так странно и неприятно выглядит?

– Почему?

– Это – рефракция, создаваемая в городской атмосфере газообразными продуктами жизнедеятельности румплей. Их очень много и они продолжают размножаться с бешеной скоростью. Унгард Аджаньга явственно чувствует их присутствие.

Словно бы в подтверждение слов Верховного Унгарда, издалека, из восточной половины города, со стороны речного порта послышался пронзительный, переливчатый вой, полный тоски, угрозы и ярости. Даже волки испугались бы такого воя, и все мы, кроме Аджаньги, вздрогнули, не считая, конечно, унгардовской половины Анмайгера – он не застучал испуганно копытами по грешной земле, но его цыганское лицо противно затряслось всеми своими жуликоватыми чертами, и он со злостью зажал предательски задрожавшие толстые губы невезучего по своей короткой и мутной жизни Дюфини огромной когтистой лапой прожившего несколько счастливых столетий Верховного Унгарда.

Отзвуки воя вскоре затихли, и мы успокоились, а главное – перестали трястись цыганские губы Верховного Унгарда, и он получил возможность говорить. Он сразу и сказал:

– Они почувствовали Аджаньгу. Пора. Расходимся по направлениям.

Тут, кстати или некстати, в багажном отделении джипа тяжело заворочался Виктор, о котором я совсем забыл, лишь только мы покинули гостеприимный двор апарца. Мой несчастный друг ударился обеими ногами о левый борт багажника, издав при этом ужасный металлический грохот, и сразу вслед за этим ударом последовал второй – с противоположной стороны автомобиля, произведенный, как тут ни крути, наверняка, головой.

Мне пришлось объясняться перед генералом. Мое краткое объяснение Панцыреву относительно появления в машине постороннего человека, в ходе которого, однако, Виктор успел еще пару раз проверить башкой и ногами стенки «Хаммера» на прочность, внимательно выслушал Анмайгер, и когда я умолк, категорично резюмировал:

– Отлично – он вполне может нам пригодиться.

А я вторично подумал о том же самом, но гораздо более основательно, чем Верховный Унгард Анмайгер.

Через минуту Виктор уже сидел на траве, прислонившись широкой мягкой спиной к массивным доскам ворот апарца, молча таращась на рогатого богатыря Аджаньгу, облаченного в сверкающие доспехи, захваченные им из далекой Алялватаски и специально предназначенные для боя с румплями.

Генерал по очереди крепко пожал руки Стрельцову и мне. Кисти рук унгардов для рукопожатий приспособлены, естественно, не были. Вместо прощания Верховный Унгард Анмайгер сделал генералу еще одно словесное напутствие: