в мою сторону. Я пригнулась еще ниже и, чтобы это выглядело не так подозрительно, взяла у своего собеседника карандаш и принялась наспех набрасывать его портрет.

Не помню, кажется, я уже говорила, что у меня с детства очень хорошая память на лица, и лучше всего мне всегда удавались карандашные портреты.

Когда в пятом классе мама привела меня в художественную школу, я принесла целую папку рисунков. Именно рисунков, я так и сказала директору Леониде Павловне, которая всегда сама принимала новых учеников: я рисую только карандашом и преимущественно людей. Ну, еще домашних животных иногда.

Леонида Павловна тогда только усмехнулась, и меня посадили рядом с Мишкой Бобриком, который покладисто рисовал все, что велят, лишь бы давали краски и кисти. Так что со временем я тоже полюбила писать красками. Но карандаш люблю до сих пор.

Вот и сейчас я буквально несколькими штрихами набросала портрет своего визави – плоское, словно приплюснутое лицо, глубоко посаженные глаза, надвинутую на лоб кепку…

– Ну-ка, дай посмотреть! – Мужичок протянул руку, взглянул на рисунок и протянул:

– Так это же не переходник! Это же я! А что – похож! – Он довольно ухмыльнулся: – Меня тут как-то Мишка нарисовал, так у тебя лучше получилось!

– Мишка? – переспросила я. – Какой Мишка? Бобрик, что ли?

– Он самый. А ты его никак знаешь? – расцвел мой собеседник.

– Еще бы! Можно сказать, лучший друг! В школе вместе с ним учились!

Я нисколько не удивилась такому совпадению, Мишка Бобрик всю жизнь в этом районе прожил, все здесь его знают, и он со всеми водит дружбу.

– О как! Чего ж ты сразу мне не сказала? Если Бобрик – твой друган, так я тебе скидку сделаю, как родной! Бобрик здесь в авторитете, его здесь уважают!

Я краем глаза следила за Хомяком и как могла пряталась за собеседником.

Он наконец заметил мои маневры и проговорил:

– Ты чего, подруга, кривляешься? Прячешься, что ли, от кого?

– Ну да, прячусь, – прошипела я. – Вон, видишь, толстый мужик за тем столиком? Это мой бывший…

– Вон тот? – Мой визави покосился на Хомяка: – Ну и мордень! И как тебя угораздило?

– Сама не понимаю! – притворно вздохнула я. – Знаешь, как говорят – любовь зла, полюбишь и козла!

– Насчет козла – твоя правда! Сразу видать – козел! Значит, переходник на три четверти тебе не нужен?

– Не нужен…

– Так я и подумал! А чего ты за ним следишь-то?

– А мне интересно, на кого он меня променял.

– Ну, это ты зря… забудь!

– Не получается… – Я снова вздохнула.

– Я вот что подумал. Раз уж у нас с тобой такой задушевный разговор пошел, давай хоть познакомимся. Я вот, к примеру, Леха…

– А я – Ка… Калерия.

Я чуть было не назвала свое настоящее имя, но на полпути передумала. Ни к чему это.

– Красивое имя! – одобрил мой собеседник. – И редкое! Что-то в нем есть такое… историческое. Калерия… Кавалерия… А уменьшительное как – Каля?

– Можно и Каля…

– Так вот что я тебе скажу, Калечка. Что было – то прошло, расстались – и забудь, как поется в песне. Разошлись, как в море корабли. И незачем за ним следить, только душу травить. Тем более он здесь вообще не с бабой встречается.

И правда, как раз в это время к столу Хомяка подошел Роман.

Сегодня он был не в модном пальто, а в неприметной серо-бурой курточке – должно быть, чтобы не выделяться среди здешней неказистой публики. Но это длинное лицо и стильную трехдневную щетину я узнала бы в любом прикиде.

– Вот это тот самый и есть, который моего бывшего постоянно с толку сбивал, на меня ему наговаривал! Тебе, говорил, не такая совершенно женщина нужна, ты, говорит, мужик из себя видный, представительный, за тебя любая пойдет, а ты с этой… ну не буду уточнять какой, все валандаешься, время свое тратишь… – Тут я так вошла в роль, что очень удачно всхлипнула, так что Леха расчувствовался и погладил меня по руке.

– Ты это… не рви себе душу, он того не стоит. А ты даже очень ничего…

– Вот бы послушать, о чем они между собой говорят! – Я поскорее сменила тему.

– Послушать – это можно, даже не так и трудно…

– Правда, что ли?

– Правда. Я здесь ремонт делал, так что все ходы-выходы досконально знаю. Но вот только нужно ли тебе это?

– Нужно, Леха, нужно!

– Ну, твое дело! Ты ведь с Кристинкой расплатилась?

– Да, она сразу у меня деньги взяла.

– Правильно, здесь такой порядок, а то некоторые норовят слинять, не расплатившись. А раз так, то пошли, я тебя отведу туда, где все можно услышать…

Он поднялся из-за стола и повел меня к двери, на которой было написано классическое «Посторонним вдох запрещен». Именно так – не вход, а вдох. Видимо, тот, кто писал эту табличку, перепутал порядок букв, а изменить руки не дошли.

Когда мы уже подошли к этой двери, давешняя официантка (Кристина, как я теперь знала) окликнула моего провожатого:

– Ты куда это, Леха?

Меня она принципиально не заметила.

– Да вот, хозяйке переходник нужен на три четверти, а у меня такие в кладовке лежат.

– А, переходник! – протянула Кристина. – Тогда ладно!

Мы вошли в узкий темный коридор, по стенам которого тянулись разноцветные провода и трубы.

По этому коридору шли недолго, наконец Леха остановился перед железной коробкой распределительного щитка.

К моему удивлению, он сдвинул этот щиток в сторону, и я увидела за ним неприметную металлическую дверцу.

Леха повернул ручку и открыл эту дверь.

За ней обнаружилась ржавая железная лесенка.

По этой лесенке мы поднялись на десяток ступеней и оказались в небольшой квадратной комнатке, по стенам которой были навешены полки с коробками и ящиками.

– Вот тут, значит, моя личная секретная кладовка! – гордо сообщил Леха. – Тут у меня все имеется: и переходники разные, хоть на полдюйма, хоть на три четверти, и тройники, и прочие, извиняюсь за выражение, фитинги. Но тебе это все без надобности…

– Точно! Ты ведь говорил, что здесь можно подслушать, о чем мой бывший со своим приятелем разговаривает.

– Точно, говорил! А раз говорил – значит, так оно и есть, потому что Леха за свои слова отвечает!

Он почесал в затылке, приподняв для этого свою кепку, и направился в угол кладовки. Там по стене проходили несколько металлических труб, рядом на полке лежала металлическая воронка.

– Это что такое? – показала я на воронку.

– Слуховой аппарат. Такие делали в прошлом веке.

– И для чего он?

– Твой бывший за седьмым