– Юрий Андреевич? Это Николай. Я уже на месте – в «Голубых зорях», на Облепиховой… Еле нашел, здесь такой клубок улиц, а подсказать некому. Вы будете смеяться, Юрий Андреевич, но наши законсерви… тьфу, законспирированные друзья опередили меня буквально на несколько минут. Удивляюсь, почему я с ними не разъехался – видимо, они поехали другой дорогой. Умыкнули драгоценного судью из самого пищевода… Нет, это не шутка, Юрий Андреевич, – наши оппоненты информированы не хуже нас с вами. Подумайте на досуге, откуда они узнали, что вы решили поговорить с судьей, если допустить по умолчанию, что я никому не проболтался – не имею, знаете ли, привычки. Сколько человек знали, что вы разыскиваете Горшевича?.. Хорошо, Юрий Андреевич, понимаю, что вы хотите допросить эту несчастную женщину, буду ждать на выезде из «Голубых зорь» со стороны дамбы – а то сами вы и до утра не найдете эту дачу… Какой у меня голос? Перестаньте, Юрий Андреевич, совершенно нормальный голос. Жду…

Николай бросил сотовый в карман и сдавленно икнул. А когда спрыгнул с крыльца и проходил мимо бочки, не удержался – заливисто хохотнул, согнулся пополам и несколько раз ударил себя ладонями по коленям. Пролепетал: «Ой, я не могу, бывает же такое…» После этого сделался серьезным и целеустремленно зашагал к калитке.

Взревел мотор, внедорожник развернулся, едва не повалив соседский забор, и покатил обратно, наращивая скорость. «Через дамбу не поедем, – подумал человек за бочкой. – Придется поплутать, чтобы найти другой выезд». Он выбрался из укрытия и тоже побежал к калитке – затем на дорогу, в переулок. Перешел на шаг, а приближаясь к машине, извлек из кармана носовой платок, из другого – флакончик с жидкостью, смочил одно в другом, завинтил флакончик крышкой и туго затянул. Распахнул дверцу и забрался на водительское сиденье.

– Ну, что там? – жадно потянулся к нему судья и как-то странно поводил носом. – Это они… проклятые «мстители»?

– Ложная тревога, Дмитрий Викторович, – добродушно отозвался молодой человек. – Этот парень, что пришел к вашей жене, – никакой не злоумышленник.

– К моей жене… – напрягся Горшевич. – Я не понимаю… А кто он?

– Следователь из Москвы, помощник подполковника Осокина – некий господин Ухтомский. Прибыл за вами по поручению шефа.

– А-а… – протянул судья. Замкнуло в голове с досадным опозданием. – Подождите… а вы тогда кто? – он так заволновался, что запотели стекла очков.

– А я «мститель», – отозвался молодой человек, схватил судью за волосы на затылке и прижал к носу пропитанный жидкостью платок. Подождал, пока затихнут «механические» реакции и голова жертвы свесится на грудь. Очки соскользнули с носа на колени.

– Фу, какая гадость… – брезгливо поморщился молодой человек, выбрасывая платок из окна. Открыл его полностью, чтобы проветрить, подобрал очки, пристроил в углубление на приборную панель. Осмотрел содеянное – насколько это было возможно в бледноватом лунном свете, потом извлек телефон и вызвал абонента. Отозвался лишенный эмоций женский голос.

– Это я, дорогая, у тебя все готово?

– Да, конечно, милый, жду с нетерпением. Все прошло нормально?

– Все прошло с огоньком. Ты поляну накрыла?

– Уже остыло, милый… Послушай, – в голосе собеседницы прорезались встревоженные нотки, – они увидели твое лицо?

– Наши лица уже не актуальны, – вздохнул молодой человек. – О наших глубоко законсерви… тьфу, законспирированных физиономиях местной полиции и людям Осокина станет известно уже сегодня. Или стало уже известно… Через час-другой перекроют город, насядут на сотовых операторов. С этих телефонов перезваниваться будет опасно. Удали СИМ-карту и выброси телефон. Переходим на запасной вариант. До встречи, милая, буду через полчаса. Не забывай, что на сегодняшнюю ночь у нас обширная программа. Мы должны отметить ударным трудом прибытие группы московских товарищей.

Дмитрий Викторович Горшевич очнулся на скользком бетонном полу, лежа на животе, лицом вниз, с растопыренными конечностями, и по носу его ползла какая-то скользкая мерзость. Он дернул головой, заморгал. Привычных очков на носу не было, и все вокруг рябило и расползалось, как пластилин на жаре. Мужчина прищурился, чтобы что-то разглядеть, но все сводилось к унылым серым краскам. Вокруг него не было ничего интересного – он лежал в каком-то стылом бетонном мешке, озаренном светом фонаря, похоже, на стройке, судя по горке засохшего цемента, паре лопат и какому-то лебедочному приспособлению, фрагменты которого проявлялись из полумрака. Судья вспомнил все, что было, и отчаянно запаниковал, он был безвольным существом, которому постоянно требовались подсказки, и если он их не получал, то терялся и ударялся в панику. На работе он мог поддерживать внешние признаки достоинства, умел сцеплять брови, разносить подчиненных и в нужные моменты создавать принципиальную мину. Но это на работе…

Горшевич завозился, чтобы встать и уйти из этого страшного места. Но только подогнул ногу, как коленный сустав с хрустом распрямился, он упал и разбил нос. Кровь потекла из расквашенной ноздри. Протяжно заныла лебедка, и Дмитрий Викторович забился раненой птицей, завизжал, но толку не было – в его распоряжении не оставалось ни одной степени свободы! Выгибались руки, выламывались из плечевых суставов. Адская боль обожгла колени, бедра, щиколотки. Он выгибался дугой – тоскливо воя и скрипя костями и сочленениями. Приходилось напрягаться, противодействовать силе, действующей на изгиб, и вдруг он почувствовал, как отрывается от пола!

Лебедка монотонно поскрипывала, а человек, прикрепленный к крюку четырьмя стропами, медленно вздымался к потолку. Он выл, извивался, брызгал слезами. Трещали и ныли суставы. Пол неумолимо отдалялся, крюк дошел до верхнего предела и там застопорился – под потолком из скрещенных стальных арматурин. Судья тоскливо завыл – помимо прочих врожденных и приобретенных страхов он страдал страхом высоты. А тут еще фонарь сменил положение и светил ему в лицо. Внизу находились двое – он не видел ни лиц, ни фигур – просто темные образования, чуть отличные от бездны, распростершейся под ним. И что-то тихо жужжало, подмигивая красным огоньком, – боже, его записывали…

– Не надо этого делать, пожалуйста… – трусливо выл судья. – Опустите меня, я сделаю все, что вы хотите… я признаюсь во всем… Мне больно, мне нечем дышать, я боюсь высоты… пожалуйста… Суки! – он завертелся, стал плеваться, боль пронзила такая, что его вырвало.

– Да уж, это не Зоя Васильевна Чаплина, – как-то меланхолично проговорила женщина – ее голос звучал естественным образом, без искажающих устройств, необходимость в которых, к сожалению, отпала. – Это какая-то пародия на мужчину, его и мучить-то совестно…

– Мне тоже совестно, – согласился мужчина. – Лучше сразу прикончить – и нечего тут планету загрязнять. Дмитрий Викторович, прекращайте! Будете плеваться, мы вас лопатой огреем! Думаете, не дотянемся? Поимейте хоть каплю мужества в ответственный момент! Нам тоже, между прочим, неудобно – голову на вас задирать…

Председатель Качаловского народного суда замолчал и принялся сдавленно кряхтеть.