Горничные ушли исполнять поручение, и мое удовлетворение собственной деловою хваткой потихоньку сменило беспокойство. Оно еще усилилось, когда из смежной комнаты вышла ко мне фальшивая Маняша. Навья — Луиза Мерло.

— Хворь тебя оставляет? — с преувеличенным дружелюбием спросила я. — Жар спал?

Она повела носом, будто принюхиваясь:

— Это кто ж нас сегодня пользовал? Зорин?

Нянька заколола волосы в высокую непривычную прическу, и от этого вида я никак не могла отрешиться от фальши разговора.

— Наталья Наумовна скучает, наверное, — пробормотала я, бочком продвигаясь к выходу. — Развлеку ее, пожалуй, беседой.

— И я спущусь, — кивнула «Маняша», — разомну конечности.

Натали вышивала, едва кивнув в ответ на приветствие, она показала мне шелковые вензеля, принимая восторги с милой смущенной улыбкой.

Нянька устроилась в уголке, как бы не включая себя в беседу, раскрыла стоящую у кресла рукодельную корзинку, я села подле кузины, но к пяльцам не прикоснулась.

— По какой же надобности, Фимочка, тебя сегодня господин Зорин тревожил?

— По служебной, — сухо ответила я.

Беседа грозила иссякнуть, так толком и не начавшись. Канительные «Н.З», расползающиеся на шелке под руками кузины, нервировали меня чрезвычайно. Пусть уж Иван поскорее ей об окончании притворства сообщит, а то у меня никаких нервов не останется.

Поискав взглядом, чем можно занять руки, кроме ненавистного вышивания, я заметила шкатулку красного дерева, стоящую на столе.

— Памятные вещицы я там храню, — любезно сообщила на мой вопрос Натали. — Если любопытствуешь, изволь, нисколько не возражаю.

Под резной крышкой обнаружился ворох писем, надписанных больше чем одним почерком, увядшие бутоньерки — воспоминания о первых балах, маска черного бархата, стопка фотографических карточек. Последние я и принялась рассматривать. Там были изображены мужчины: бравый офицер с черными усиками, господин во фраке с умным взором и ранними залысинами над высоким лбом, студент в фуражке, огроменный детина в холщовой рубахе с мольбертом наперевес.

Про каждого из них Натали рассказывала с томной грустью. Называла имена, род занятий, а также сообщала, чего господа эти сподобились достичь на сегодняшний момент. Все это были ее прошлые воздыхатели, и говорить о них доставляло кузине удовольствие. Я же боролась с зевотой. Наталья Наумовна сняла ленточку с писем, принялась зачитывать мне пассажи из переписок, касаемые изображенных кавалеров.

— Понимаю, Фимочка, что мои скромные победы на полях Амура ни в какое сравнение с твоими не идут.

— Да разве это соревнование? — Широко и фальшиво улыбнувшись, я взяла следующую карточку. — Этот бравый морской офицер тоже пал жертвою твоих чар?

Сызнова зашуршали письма, дно шкатулки обнажилось, я обрадовалась, что тема амурных побед скоро иссякнет.

Бедная моя кузина, бедная. Ежедневно сидеть в гостиной в одиночестве да реликвии перебирать, довольно грустное времяпровождение. Ну а чем еще заниматься? У берендийских аристократок занятий в жизни не особо положено. По молодости все живее происходит, красивой надо быть, приятной, привлекательной, в обществе появляться. Все для того, чтоб замуж удачно взяли. После, выйдя замуж, домом занимаешься. Если супруг не беден, слуг у тебя будет довольно, вот ими и командуешь. Но Натали одинока, время балов и флирта прошло, из слуг одна кухарка, но Акулина сама кем хочешь покомандует. А налаженный более-менее быт особых забот не требует. Вот и сидит голубица, вспоминает…

Рукою я нырнула в шкатулку, чтоб точно убедиться в ее пустоте. Пальцы нащупали что-то, и я извлекла на свет бумажную розу. Ворсинки на сгибах сообщали о преклонном возрасте поделки. Роза для розы. Именно таким образом складывал свои письма мне князь Кошкин. Роза для розы!

Я подняла на кузину ошарашенный взгляд.

— Рано или поздно, Фимочка, ты об этом бы узнала, — проговорила Натали со вздохом. — Анатоль и я…

— Позволишь? — Я держала розу в раскрытых ладонях, будто новорожденного цыпленка.

— Полюбопытствуй. Это уже такая древняя история…

Истории было лет десять, я взглянула на дату внизу, но высчитывать точный возраст поленилась. В записке оказалась всего пара строк: радость от скорой встречи и обещание блаженств, превосходящих прошлые. Зачем я это читаю?

— Мы были так молоды, — прошептала Натали. — Моя неопытность и наивность сыграли злую шутку тогда.

— У тебя с князем был роман?

— Рано или поздно ты об этом бы узнала.

Что ж она одно и то же произносит? Можно подумать, князьевы романы должны меня в неистовство приводить.

— Погоди, милая, — проговорила я торопливо. — Ты меня про Анатоля упреждала, что-де гадкий он человек, чтоб не прикипала я к нему сердцем. Князь обидел тебя?

— Обидел, — кивнула кузина, промокнув платочком тихие слезы. — Я была молода, Фимочка, и влюблена. А он…

— Что он?

— Девушкам о таком даже думать неприлично.

Она замолчала с видом оскорбленной добродетели.

Думать, значит, неприлично, а подсовывать улики ничего не подозревающей мне в самый раз?

— Почему он на тебе не женился? — спросила я деловым тоном. — В записке обещались повторные блаженства, значит, самые первые он от тебя уже получил?

— Старая княгиня вмешалась, — скривилась Натали. — Меня чуть не поганой метлой погнали.

— Ужасно. — В прихожей мне послышался шум, видимо, вернулись горничные. — Надеюсь, за десять лет Анатоль от бабушкиной опеки избавился.

И, закончив беседу сим оптимистичным предположением, я отправилась к Мартам. Вот не зря я не люблю с Натальей Наумовной время проводить, каждый раз умудряется кузина мне какую-нибудь неприятность озвучить. И жалко ее, и гадко, и не представляется, что мне по поводу этих неприятностей делать прикажете. Розовобумажный Анатоль!

Единственное, что меня обрадовало, то, что нянька осталась в гостиной.

Мамаев толкнул дверь с такою силой, что створка грохотнула о стену.

— Серафима?

Женщина повернулась от окна, ее высокая тонкая фигура нисколько на Серафимину не походила. Подробности облика скрывал яркий дневной свет из-за спины.

— Эльдар-р, — она тянула гласные и гортанное «р» также получилось длинным, — прибежал на зов, быстро явился.

— Имею честь быть с вами знакомым?

— Счастие, Эльдар. Ты имеешь счастие. — Женщина развела руки, с левой ладони свисала серебряная цепочка с кулоном-звездочкой. — Дверь-то закрой, холодно.

— Где барышня Абызова?

— Абызова? — Женщина тряхнула подвеской. — Бар-р-рышня Абыз-з-зова…

Длинными медленными шагами она пересекла комнату, до Мамаева донесся пряный запах духов, и сама захлопнула дверь.