Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Эй, умник! Ты что со своей долей делать будешь? – полюбопытствовал Морфи. – Прикинул уже?
– Хорошо, если в живых останусь, – хмыкнул Гас. – Вляпались мы…
– Ну вот, заладил одно и то же… Сколько уже всякого приключилось, а мы до сих пор целы и невредимы!
– Ага, целы… Пока. И невредимы – уже не все. Что, если бы тебе глаз вышибли, а не Папе? По-другому заговорил бы!
– Ну… Всяко могло быть, – нехотя согласился Морфи; думать о плохом ему сейчас не хотелось. – Зато представь, когда денежки наши будут. Я бы себе лодку купил – знаешь, такую, с брезентовой крышей на дугах. Или даже пиасс – только поменьше этого, чтобы в одиночку можно было управляться. Красотень! Сегодня – здесь, завтра – там, и ни одна жабья морда тебе не указ! Не понравилось в одном месте, перебрался на другое, хоть за сто километров, хоть за двести. Охота тебе – рыбачишь, охота – купаешься…
– Ага, а потом подгребут уроды, вроде тех, вчерашних… Выкинут с твоего же корабля – хорошо ещё, если кости не переломают.
– Да ладно, выкинут! У меня арбалет всегда под рукой будет, а то и посерьёзнее чего!
– Так и будешь спать на заряженном, а? И трястись, как бы кто не обидел!
– Тебя послушать, кругом бандит на бандите! – Морфи даже рассердился немного. – Денежки получим и уплывём подальше: ни в жисть нас не найдут – ни Кроет, ни эти! Я, если хочешь знать, в Амфитриту возвращаться не собираюсь. Переберёмся куда-нибудь на юг – там тепло круглый год, фрукты всякие растут – рви не хочу. А с денежками в кармане вообще никаких забот! Я чего думаю… В одиночку-то не так здорово. Давай вдвоём путешествовать! Папа нас отпустит… – последние слова Морфи произнес с некоторым сомнением.
– Думаешь, на юге так хорошо? Думаешь, никаких хлопот, да? – странно усмехнулся Гас. – А ты знаешь… – он замолчал.
– Что знаю?
– Так, ничего.
– Э, нет! Начал уж – договаривай!
– Я ведь с юга родом, – тихо ответил Гас. – И в Амфитриту не от хорошей жизни попал. Там… есть плохие места, Морфи. Очень плохие. Про духов ночи слыхал когда-нибудь?
– Нет… – Морфи с интересом покосился на «братца». Сколько он помнил, Гас ни разу не откровенничал о своей жизни до того, как его подобрал на улице Папа Ориджаба. Лишь обмолвился однажды, что его родители умерли.
– Что за духи такие?
– Никто не знает. Днём их не видать. Зато ночью…
Ночи в безымянной рыбацкой деревушке были особым временем. Днём всё просто и понятно: вот – болотистые джунгли, заросшие гигантским тростником и низкорослыми манграми; вот – утоптанная глинистая бровка берега с дощатым причалом, вдоль которого вытянулись разномастные хижины, а вот Река. В мутных зеленоватых водах ходят косяки рыб – если у тебя есть удочка, ты никогда не останешься голодным, а уж семье молодого плетельщика сетей самой судьбой обеспечено счастье и процветание. И что за беда, если всё семейное богатство – лёгкий челнок, да бочка солёной лупоглазки, да медный светильник, позеленевший от времени, на подоконнике? Кто знает, какой мерой меряют счастье?
Не знал этого и маленький Гас – зато очень хорошо понял, что значит его потерять. Родители не вернулись с дальней рыбалки – лишь спустя несколько дней нашли в камышах изломанные, разбитые страшной силой обломки челнока… В хижинах долго не утихали пересуды об арлекиновой рыбе. Кошмар рыбаков, водяная хищница, переворачивающая лодки одним ударом хвоста, ненасытная утроба, что может заглотить фрога живьём – беда, если такая поселится рядом с деревней…
В общине брошенных детей не бывает. Гаса приютила семья двоюродного дяди по матери – большая, склочная и бестолковая. Места у них было мало – зато работы нашлось в избытке, как и тумаков. Не столь уж большая плата за светильник, горящий всю ночь на подоконнике – так, наверное, считали все. Все, кроме самого Гаса.
– Понимаешь… Ночью должен быть свет, всегда. Даже у распоследнего деревенского забулдыги – и то есть глиняный черепок с фитилём и бутылочка светильного масла. Все знают: если огонь потухнет – жди линиров.
– Кого?
– Линиров. Ночных духов.
Морфи усмехнулся, сразу ощутив себя старшим. Надо же, умник-разумник Гас, оказывается, не чужд суеверий! Добро бы, кого-то вроде Бледного Кроста боялся – тут дело такое, этот голову отрежет и не моргнёт; куда уж против такого урода всякие линиры…
– Это же сказки, брат! Просто старушечьи побасёнки.
– Не сказки, – упрямо покачал головой Гас.
– Ну, что-то я не замечал, чтоб ты со свечкой в обнимку спал!
– Потому что… – Гас запнулся и через силу закончил: – Потому что мне это уже не поможет.
Он сбежал от приютившего его семейства спустя десять дней – не привыкший сносить побои, как-то раз подвернулся под горячую руку одного из дядиных старших сыновей. Пустая хижина встретила Гаса тишиной и покоем. Вещей в доме уже не было: родственнички споро разобрали их немногочисленный скарб. Остались только соломенные циновки на полу. За неимением лучшего, мальчишка завернулся в них, как в одеяло, и дал волю слезам. Выплакавшись как следует, он уснул – крепко и без сновидений. Тёплый вечер мало-помалу перешёл в ночь.
Проснулся Гас в кромешной тьме. Страх тут же охватил сердце когтистой лапой. До дядиной хижины было рукой подать: переполошатся, обругают, даже побьют немного – ну и пусть, в первый раз, что ли… Вот только сначала нужно было отворить дверь и выйти из дома. Он прислушался. За окном стояла ватная, дурная тишь – ни стрёкота цикад, ни шуршания тростниковых зарослей, ни плеска воды… Он шевельнулся – и замер: шорох циновок, казалось, наполнил весь дом. Это же так просто, уговаривал себя Гас: всего-то и надо – пробежать пару сотен шагов; да он с закрытыми глазами сможет…
Дверь скрипнула – тихонько, чуть слышно. Мальчишка затаил дыхание. Когда он пришел сюда, было ещё светло, и ему просто не пришло в голову закрыться на хлипкую деревянную щеколду – как всегда делали на ночь родители. Быть может, это просто ветер?
Скрип повторился. Прохладный ночной сквознячок проник в жаркую духоту, но вместо облегчения пришел ужас. Гас внезапно понял, что он не один. Он чувствовал, как что-то движется совсем рядом с ним. «Меня нет. Меня здесь нет», – беззвучно шептал мальчишка. Ужас всё нарастал – и когда что-то лёгкое коснулось циновок, Гас словно бы провалился куда-то. Он по-прежнему мог воспринимать