– М-м-м, – сквозь зубы промычал Троепольский, которого Шаронбольше не веселила, и большими шагами ушел от нее в сторону Фединого кабинета.

Через несколько секунд туда влетела Полина Светлова ссобакой Гуччи на руках. Завидев Троепольского, собака оскалилась и тявкнула.Троепольский мельком глянул на них. Он выдвигал и задвигал ящики Фединогописьменного стола.

– Ты что? Встречался с его племянницей?

Он кивнул. Да где же этот чертов пакет с полоумнымироллерами на картинке?!

– Что она тебе рассказала?

Троепольский задвинул последний ящик, перегнулся на другуюсторону и стал выдвигать там.

– Она очень красивая, – неизвестно зачем сказала Полина. –Правда?

– Правда.

– Она тебе понравилась?

Он кивнул, не отрываясь от ящиков, и это было хуже всего.Это было то же самое, что и всегда – “Я сижу у окна. За окном осина. Я любилнемногих. Однако сильно”.

Ему нет дела до Полины Светловой, и не было никогда, иникогда не будет. Сейчас ему есть дело только до смерти Феди Грекова и до егоплемянницы, поразившей его сегодняшнее воображение. А потом и про племянницу онпозабудет, как забывал про всех и всегда, – зачем же она, Полина, так убиваетсяпо нему?!

Не надо было спать с ним, черт возьми!

Он мельком глянул на нее – сверкнули стекла очков, а за нимиочень темные андалузские глаза, в которых была усмешка. Все-то он всегда видели замечал, за какими бы вывесками она ни пряталась!

– Полька, ты помнишь, во сколько она приехала? Ну, в тотдень?

– Вечером. Темно было. Да! Ты позвонил около восьми, значит,она уехала где-то в полвосьмого. А что?

Троепольский нашел пакет, вытащил и бросил его на стол.

– Она сказала мне, что в два часа дня Федя позвонил ей ипригласил в ресторан.

– Ну и что?

– Он не мог ей звонить – я так думаю.

– Почему?! – поразилась Полина.

– Потому что он уже с утра не отвечал на звонки. Я первыйраз позвонил ему, когда сказали, что едет курьер, это было часов в одиннадцать.Ну, тот курьер с договором, на который нужно было поставить печать! И он уже неотвечал. Очевидно, работал, отключил мобильник и трубку не брал. Да и вообще онпригласить в ресторан ее в тот вечер никак не мог!

– Почему?!

– Потому что на вечер было совещание назначено, по “Русскомурадио”!

– Точно, – пробормотала Полина и перехватила свою собаку,которая заинтересованно принюхивалась к ее волосам.

– Вот именно. Федька ни за что не пропустил бы совещаниеради ресторана с племянницей. Понимаешь?

Гуччи замолотил в воздухе голыми тонкими крысиными лапками воблаке редких светлых волос, покосился виновато и сделал движение боками.Полина ссадила его на ковер.

– Зачем она приезжала? – задумчиво спросила Полина, неподнимаясь с корточек.

– Зачем она наврала, что он ее приглашал?

– Может, ей что-то нужно было в конторе?

– Уралмашевский макет? – предположил Троепольскийнеторопливо. Он вытряхнул фотографии из пакета и теперь раскладывал их, какпасьянс, по одной. Поверхность Фединого стола стала похожей на акварельнуюкартинку.

Полина посмотрела на “картинку”, а потом на ее создателя. Унего был сосредоточенный вид.

– Арсений, она никуда не ходила. Она все время сидела…здесь.

– Где – здесь?

– В круглой комнате. Потом вошли мы с Маратом, и она при насже ушла. Марат ее провожал.

– Я знаю, – сказал Троепольский. – Он просил у нее телефон.Ему она не дала, а мне дала.

– Понятно.

– Что тебе понятно?

Полина Светлова промолчала. Собака Гуччи нервно ибеспорядочно бегала по кабинету, очевидно, удрученная его несовершенством.

– А сколько она была здесь до того, как появились вы сМаратом?

Полина открыла и закрыла рот. Этого она как раз не знала.Явилась Шарон Самойленко и сказала, что пришла какая-то девушка. А… дальше что?

Племянница сидела на диване. Шарон мыкалась рядом, Полинепоказалось, что она подслушивала, потому что беспокойство ее в тот вечервплотную приближалось к истерике. Больше не было никого, только “Рамштайн”гремел. Да, еще Сизов шел по коридору, но далеко, в районе своей двери.

– Я не знаю, Арсений. Шарон сказала, что девушка дожидается,а сколько дожидается, я не спросила. Но в любом случае не больше пятнадцатиминут, потому что до этого я в коридор выходила – там был курьер. Я егоотпустила.

– Пятнадцать минут – это много, – все так же неторопливосказал Троепольский.

– Зачем тебе фотографии?

– Затем, что я хочу понять, давние они или не слишком.

– А как это можно понять?

– Очень просто, – серьезно объяснил Троепольский, – еслиизображенный сидит на коне, в буденновке и с шашкой, значит, давняя. А если вшортах и с доской для серфинга, значит, свежая.

Китайская хохлатая собака Гуччи подбежала к Полине ипотряслась около нее немного – дала понять, что оценила юмор шефа.

– Там что, есть дата?

– Нет даты, в том-то и дело! Но это явно зима. Зима?

Полина подошла и встала у него за плечом.

– Зима.

– Подмосковье?

– На Альпы не похоже.

– Альпы в расчет не берем. В отпуске он был три года назад,когда пристраивал племянницу в институт. Я точно помню, потому что тогдаЛаптева пришла и мы переезжали. Значит, зима. Скорее всего, февраль, да?

– Почему февраль?

Троепольский вытащил из пасьянса несколько составляющих иразложил отдельно.

– Смотри, сколько снега. В январе все растаяло, а в февралеопять насыпало. И солнце очень яркое, такого в декабре не бывает. Ну что?

– Что?

– Останавливаемся на том, что это февраль? Ему очень нужнобыло, чтобы она его слушала, поддакивала или, наоборот, не соглашалась, а лучшебы сказала: “Ты что, дурак?” и еще “Пошел к черту”, так она иногда говорила,когда ни в чем не могла его убедить, когда он бывал не прав, когда…

– Какая разница, февраль или нет?

– Да большая!

Он нагнулся – из-за уха вывалилась блестящая темная прядь, –покопался в портфеле и извлек какие-то длинные белые листы с колонками цифр.