– Хорошо, тогда я надеюсь, что ваши анализы это подтвердят.

Она оставляет ее одну и уходит за бланками. Сандрине плевать, она щупает свой, как всегда, слишком большой и мягкий живот и свою слишком плоскую грудь; наконец-то это дурацкое тело на что-то сгодится, сделает нечто невероятное – произведет кого-то на свет. Немыслимо, безумно, совершенно безумно… Сандрина, столько лет страдавшая в этой уродливой оболочке, вдруг прониклась величайшей признательностью, благодарностью к своей плоти, которой удалось – которой удастся – сделать нечто столь грандиозное. У нее будет младенец, ребенок. Она будет так хорошо о нем заботиться, она растворит последние капли своей дурной крови в этом маленьком новом создании. Какой прелестный кабинет, какая милая, хорошая докторша, какие красивые облака, и ничто и никто не сможет впредь уязвить Сандрину, которая улыбается всем телом, включая живот.

По дороге назад полицейская меняет стратегию или, лучше сказать, вовсе от нее отказывается. Она говорит обо всем и ни о чем: о погоде, о доме, в котором теперь живет Сандрина. Прошло чуть больше часа, все еще должны быть за столом, и она сможет подать свой шоколадный пирог.

Вдруг Сандрина чувствует, что она проголодалась, легкая тошнота, донимавшая ее в последнее время, прошла, и она точно сможет поесть. Она хочет чего-то и понимает, что ей хочется фенхеля. Когда они проезжают круговой перекресток неподалеку от коттеджного поселка, Сандрина просит остановиться на минутку у супермаркета и спешит в овощной отдел. Вот он, фенхель, прямо из Италии; его круглая луковка напоминает белую попку, пронизанную полупрозрачными нитями; Сандрина чувствует свежий, слегка анисовый запах, он поднимается к ее носу и истязает желудок. Оплатив покупку, она тут же, у кассы, снимает пакет, сдирает с овоща верхние слои – грязные, наверное, – и кусает его. Мякоть твердая, каждый кусочек высвобождает тонкий и ароматный сок. Сандрина в восторге; сосредоточенно, как грызун, она съедает два больших куска.

– Вот это да, прямо так, без соуса, без ничего? – улыбается полицейская.

Сандрина успевает покончить со своим фенхелем до того, как они паркуются у дома. Она отстегивает ремень безопасности и направляется к двери. Полицейская останавливает ее, дотронувшись до локтя, и протягивает ей свою визитку:

– Здесь номер моего телефона. Договорились? Если вы почувствуете себя… если что-то пойдет не так, что бы это ни было, звоните. В любое время, Сандрина, я не шучу.

Сандрина не глядя берет карточку и говорит: да-да. Засовывает прямоугольный ламинированный кусочек бумаги в задний карман своих черных джинсов. Асфальт еще мокрый, небо серое, день далеко не радостный, но Сандрине он видится великолепным. У нее нет ни малейшего представления о том, что происходит или произойдет в этом доме, где находится первая жена, ей все равно. Будь что будет, крошка моя, безмолвно обращается она к своему животу.

За обеденным столом подошла очередь сыра. Анн-Мари заправляет листья салата маслом и уксусом. Матиас говорит и говорит, его голосок встречает их у дверей. При бабушке с дедушкой он всегда становился более разговорчивым, но такого потока слов Сандрина от него никогда не слышала. Он рассказывает Каролине о школе, о птицах, о собаке по кличке Пикассо, Каролина задает вопросы, ей все интересно, у нее такой вид, будто она жаждет наверстать упущенное. Все кажется почти нормальным, несмотря на присутствие полицейских и ожившей покойницы. Все прилежно играют комедию, слышится голос Патриса: «А вот когда я учился в школе…», но вообще-то за семейными обедами все так или иначе играют комедию, только на этот раз чувствуется небольшой перегиб.

Сандрина выходит на сцену и всех успокаивает: просто давление упало. Она садится за стол, смотрит на поднос и нож для сыра с раздвоенным и изогнутым лезвием, благодарит Анн-Мари за то, что та всем распорядилась. Разговор возобновляется, за столом вспоминают школьные экзамены, строгих и добрых учителей. Сандрина не в силах совладать с улыбкой, у нее есть секрет, очень хорошо спрятанный секрет. Разумеется, она не раскроет его сейчас, глупо делать объявление в присутствии Каролины и двух полицейских, она будет беречь свой секрет пуще глаза. Несколько раз Сандрина встречается глазами с будущим отцом, брови его хмурятся, и хотя она каждый раз отвечает ему улыбкой, его это не успокаивает. Бедняжка, он не знает, а значит, у него еще нет этой высшей, всепобеждающей причины – причины, которая отметает все остальное, причины быть счастливым, решить, что все происходящее не так уж важно. Каролина? Поживем-увидим, но даже это уже не имеет значения.

Доходит черед до шоколадного пирога и кофе; пустые бутылки стоят в ряд у раковины. Каролина говорит, что ей надо будет приходить сюда время от времени, пробовать уловить зыбкие образы. Посмотрим, что скажет психотерапевт, обрывает ее Анн-Мари. Но когда Каролина говорит, что малыш мог бы приходить к ее родителям, у которых она поживет какое-то время, тут ей никто не возражает.

Отец Матиаса рассматривает свои пальцы, туфли, потом по очереди переводит взгляд на полицейских, снова смотрит на свои руки, потом на ботинки и наконец с трудом выдавливает из себя:

– Ну, если хочешь, почему бы и нет, приходи время от времени.

То-то же, думает Сандрина, и ничего страшного. В самом деле, поживем-увидим.

Он отталкивает от себя тарелку и добавляет:

– Все.

Сандрине хорошо знаком этот ритуал, он означает: «Я наелся, обед окончен, выходим из-за стола».

Анн-Мари говорит:

– Да, похоже, нам пора домой.

Матиас помалкивает, довольствуясь физической близостью матери, их стулья стоят вплотную, ее рука обнимает мальчика за плечи. Внезапно до него доходит, что она снова его покидает. Лицо его искажается от ужаса. Он обхватывает Каролину за талию и кричит: «Нет! Нет, нет, нет! Нет, почему, зачем?» – и дать ему ответ очень трудно. Затем, что в мире взрослых не всегда принимают первую жену, вернувшуюся к жизни, его мать не хотят пускать в дом, под крышей которого появилась другая сожительница. По идее, Сандрина должна была бы нырнуть в свою раковину, страдать из-за того, что она доставляет хлопоты, сожалеть о своем существовании, но нет, она не просто сожительница – она вторая жена, и она носит под сердцем ребенка этого мужчины, у нее есть свое законное место рядом с ним. И она сидит, не говоря ни слова; она заслужила свой стул за этим столом.

Матиас продолжает настаивать, чтобы мать осталась.

– Нужно найти много доводов и объяснений, – шепчет полицейский своей коллеге. – Говорил же, надо было привести социального работника.

Сандрина не понимает, как сотрудница социальной службы смогла бы уговорить мальчика.