Она встает, собирает бокалы для вина за ножки и идет – дзынь-дзынь — к посудомоечной машине. Анн-Мари уже положила в нее грязные тарелки, и Сандрина говорит себе: «Как это мило, однако». Она расставляет бокалы на верхней сетке и заботливо выравнивает их. У себя дома она мыла посуду вручную, и после переезда ей пришлось пройти целую кучу уроков на тему, что и как делать, чтобы посуда хорошо помылась, ибо если что-то делать, то делать надо на отлично.

Матиас, по-прежнему сидя рядом с матерью, начинает подвывать от огорчения, и Сандрина слышит, как его отец, повысив голос, говорит:

– Все, Матиас.

Обычно этого достаточно, чтобы справиться с ребенком, но сегодня день не такой, как всегда, и даже грозный окрик отца не действует.

Сандрина повторяет свой заход на кухню и обратно, убирает тарелки из-под десерта. Полицейские поднимаются, и за столом остаются только Матиас, переплетенный с Каролиной, старики, ласково утешающие его, ну и, разумеется, отец, которому явно хочется, чтобы все было не так.

Когда Сандрина возвращается в третий раз, чтобы забрать пустые чашки, он в полном изнеможении поворачивается к ней.

– Может, ему поехать к ним на эту ночь? – шепчет Сандрина.

Продевая пальцы сквозь тоненькие ручки чашек, она склонилась как можно ниже, чтобы ребенок не услышал, а то ведь подольет масла в огонь. Напрасно, даже сквозь рыдания Матиас все слышит. Он кричит, умоляет:

– Да-а-а, да-а-а, пожалуйста, да-а-а!

Не совсем понятно, кого он умоляет, отца, мать или их обоих, но как бы там ни было, Сандрине на этот раз не удалось остаться в тени. Ее муж трет переносицу и в конце концов говорит:

– Да, хорошо, но, Матиас, только на эту ночь.

После того как ночь свободы подарена, рыдания мало-помалу стихают, но малыш еще всхлипывает, что свидетельствует о его глубочайшем отчаянии. Он дрожит, затянутый в свою слишком маленькую футболку с драконом, пока Анн-Мари вытирает ему полотняной салфеткой щеки и говорит:

– О-ля-ля, какое горе, но теперь все хорошо, Матиас, все хорошо… Кстати, раз ты спишь у нас, тебе нужно взять, во что переодеться, и еще собрать рюкзак для школы на завтра. Может, ты пойдешь с мамой наверх и все приготовишь?

На столе пусто. Каролина чуть ли не извиняется:

– Я понимаю, что это будет… что это непросто для… – Она колеблется, не решаясь обратиться на «ты» к мужу-незнакомцу. – Для вас… обоих. – Ее взгляд переходит на Сандрину. – Яне хочу разрушать то, что вы втроем создали, правда, но дайте мне шанс вспомнить, хорошо?

Она встает и машинально протягивает руку своему мужу. Он ее пожимает, и когда их ладони соприкасаются, Сандрина видит: с Каролиной что-то происходит – она вздрагивает… нет, не вздрагивает, это что-то почти неуловимое, как рябь на тихой воде от дуновения ветерка, и настолько мимолетное, что Сандрина решает, что ей показалось.

Затем Каролина протягивает руку Сандрине, и Сандрина, пока держит ее руку в своей руке, изо всех сил старается преодолеть застарелую нелюбовь к прямым взглядам: она с жадностью рассматривает Каролину, как ни крути, им нужно посмотреть друг другу в глаза. Сандрина пытается хоть что-то прочитать на чужом лице, но не видит ничего, кроме черных, всепоглощающих, засасывающих глаз.

Анн-Мари говорит:

– Мы попробуем найти психотерапевта и узнать, что нам делать. Надо удостовериться, что ребенок не будет еще сильнее травмирован. Спасибо за… очень любезно с твоей стороны, что ты доверил его нам на этот вечер, – обращается она к зятю.

Тот придает своему лицу привычное выражение, улыбается, говорит:

– Да, конечно, надо попытаться все как-то организовать. Просто он привык жить без матери.

Каролина не спускает с него глаз, и лицо ее так же непроницаемо, как на фотографии в желтой рамке; Матиас тянет ее за руку и торопит, она отводит взгляд и идет с Матиасом наверх. Все смущенно мнутся, ждут, когда они спустятся с вещами, а Сандрина возвращается на кухню, думая, включить посудомойку или сейчас это неудобно. Она чувствует, как в гостиной растет напряжение, но ее муж никому не предлагает снова присесть и подождать.

– Место этого ребенка здесь! – рявкает он, как только шум мотора растворяется в послеполуденном воздухе.

Сандрина вручную моет маленькие рюмки для коньяка, которые выставляла на стол, когда подавала кофе. Эти рюмки должны были создать впечатление, что все нормально. Она вздрагивает от его рыка и от неожиданности. Рюмка выскальзывает из пальцев и раскалывается, стекло впивается в кожу, она видит, как по пальцу струится кровь. Тянется к рулону бумажных полотенец, отрывает кусок, оборачивает им палец, как куколку; на все уходит несколько секунд, но этого довольно, чтобы он успел добавить:

– И теперь эта знает, кто здесь командует! Куда идти или не идти, это не тебе решать!

Он в ярости, и он приближается к ней.

Сандрина вспоминает о соседях – у них с ними сообщающиеся дома – и закрывает окно. Все равно уже похолодало. Палец снова начинает кровить, красное пятно расползается по бумаге; она надеется, что порез не слишком глубокий, не хватало еще снова ехать в больницу. Снимает самодельную повязку, и он, заметив кровь, мгновенно приходит в себя:

– Мне очень жаль, прости, что накричал, покажи, что там у тебя.

Как ни странно, вид крови его успокаивает, превращает во внимательного медбрата. Он усаживает ее у кухонного стола и идет наверх за аптечкой, потом уверенно обрабатывает ранку. Сандрина спрашивает себя, может, это подходящий момент, чтобы сказать ему о крошке, но ей претит делать это на бегу, при таких обстоятельствах. Она хочет, чтобы это было… чтобы это было как-то иначе, как-то значительно что ли. И потом он напугал ее, настроение уже не то, и она решает, что разумнее дождаться результатов анализов. Да, лучше подождать, удостовериться и только потом объявить ему. Да, она повременит. И заводит речь о другом – пользуется тем, что из-за ее пальца он так растрогался, и тихо добавляет:

– Знаешь, я не понимаю, как иначе ты мог выйти из положения. То есть как бы ты смог отказать ему и не позволить пойти с матерью, по крайней мере сегодня. Ты сам сказал, что надо найти решение, что это сложный процесс.

Он слишком туго затягивает бинт и снова раздражается:

– Это еще что? Ты у нас теперь главный психотерапевт? Они только об этом и твердят, а я не верю в этот бред, еще не родился на свет психотерапевт, который подойдет к моему сыну и начнет пудрить ему мозги!

Сандрина ойкает, потому что он сжал ее