Санька по-русски говорил смешно:

– Оттинна рад. Проходите, пазарста. Сейчас будем зрать римонник.

Сталина перевела:

– Он предлагает попить чаю с лимонником.

Косте японец не понравился. Ведет себя тут как хозяин. Костя нахмурился и со значением посмотрел на Сталину. Сталина улыбнулась. Вот уже и приревновал. И восстановила статус-кво:

– Я попрошу вас, Саньяма-сан, приготовьте бочку Константину. Он с дороги.

Санька снова поклонился и начал быстро действовать. Разжег печь, поставил на плиту два бака с водой, из коридора прикатил деревянную бочку. Сделанную из клепок какого-то коричнево-рыжего дерева.

– Это не ёрка, – словоохотливо пояснил Косте японец, – кедр. По-японски сэйё-суги… Римонник зрать будете? Без риса!

Сталина поправила:

– Саньяма-сан, сколько раз я вам говорила – не жрать лимонник, а пить чай с лимонником. «Без риса» – он добавляет всегда, если речь идет о еде. Риса им не хватает… – пояснила она Косте.

Японец ощерился в улыбке, обнажив крупные зубы:

– Васька – Ритёха мне говорир: «Санька, позри римонник! Отинно всем музтина помогает!»

Довольный своей шуткой, Саньяма-сан глупо хихикнул. Сталина густо покраснела. Костя наконец-то понял. Допетрил. Проницательный японец уловил все с первого взгляда. Он готовил своей хозяйке и ее гостю тоже ночь любви. И заботился о мужской силе Яркова.

Пока закипала вода в баках, пока Сталина хлопотала на кухне, Костя достал из своего вещмешка янтарные бусы. Девушка на родине его не ждала. Ее просто не было. Матери и сестре он вез другие подарки. Отрезы на платья и пальто, платки, тонкие чулки и губную помаду. А янтарные бусы ему попались на рынке в районном городишке, у моря. Он обменял их на банку тушенки и пару пачек махорки.

Не зная сам – для чего. Просто очень красивые бусы – золотистые.

А вот и пригодились.

В комнате, у печки, клубы пара. В кедровую бочку японец заливает горячую воду. Ловко и бесшумно сервирует стол. Заваривает свой любимый лимонник. Ритёха говорир… Мы видим обстановку и убранство домика Сталины Говердовской. Фотографии в рамочках на стене, ее вышивки – в основном морские сюжеты, парусники и корабли. На одной фотографии красивый офицер в форме капитана. Это отец Сталины Говердовской, Георгий Казимирович. Он, поляк и офицер, служил у русского царя на флоте. Рядом другая фотография. Георгий в обтрепанном сюртуке, в грубых сапогах, но под сюртуком белая сорочка.

Сталина тихо рассказывает Косте:

– Отец у меня был замечательный… Он поднял бунт на корабле. Его судили и отправили, сначала в Иркутск. Там было много ссыльных поляков. Потом еще дальше, на сахалинскую каторгу. Потом они сбежали с другом, тоже поляком, Збигневом. Отец как-то смог устроиться конторщиком на таможню и тихо жил в Благовещенске. Перед революцией перебрался в Белоруссию, поближе к Польше. Но так никогда и не вернулся в свой Гданьск. Збигнев после Гражданской войны работал в Коминтерне. Звал к себе отца. Но папа не соглашался. Ссылался на болезни. В тридцать седьмом Збигнева арестовали. Отец вообще тогда затаился. Тихо умер перед самой войной, в сорок первом. Мама у меня простая и скромная. Но красивая. Вышивала гладью. И меня научила. Она вообще рукодельница. Работала на швейной фабрике.

Сталина улыбается своему, чему-то очень далекому.

– Я выучилась в Минске на геолога. Работала здесь на Ургале, в тайге. Мы искали уголь… Ну что еще? Фамилия моя Говердовска. Это потом мы стали Говердовскими. Зовут меня вообще-то не Сталина, а Силина – польское имя. Силина значит воинственная. В институте сразу приклеилось Сталина. Активная была. Комсомолка. Любила вождя. Вот и стали называть Сталинкой. Отец очень не хотел, чтобы я работала в органах. Тогда я еще ничего не понимала… В отделе кадров мне сказали: «Можешь считать, что тебе отдал приказ товарищ Сталин!» Я у них числилась как дочь политкаторжанина. Проверенная.

Она ерошит волосы на голове Кости. Костя снимает сапоги, разматывает портянки. Саньяма-сан куда-то тихо удалился. Спрятался, как мышка в норку. А может, Сталина отправила его в барак.

Сталина медленно расстегивает гимнастерку, стаскивает юбку и остается в белой рубахе.

– Хочу, чтобы ты знал: у меня был любимый человек… Он был старше меня на несколько лет. Работал начальником геологического отряда. Он погиб здесь, неподалеку. Провалился в линзу в вечной мерзлоте. Вытащили глыбу льда.

Костя убирает с лица Сталины волосы.

– Не надо, милая.

– Не подумай лишнего. У нас ничего не было. Хотели сыграть свадьбу. Не успели… Ты у меня будешь первым.

Костю обжигает. Он почему-то понимает, что сейчас ничего не надо.

Не надо задирать подол рубахи, валить Сталину на постель и мять ее податливое тело.

Надо действовать как-то по-другому.

Но как – Костя пока не знает.

Сталина через голову снимает рубаху. Обнаженная, стоит перед Костей.

Костя достает золотистые бусы. Свет они не включают. Кажется, что ожерелье светится в темноте.

Костя одевает бусы на шею Сталины.

– У меня нет любимой девушки… Так, были две случайные встречи. Так что, если по-настоящему, то вы у меня тоже первая, товарищ старший лейтенант.

– Все так говорят. Две случайные встречи… Ты уже опытный!

– Да не дрожи ты так! Я сам чего-то боюсь.

Сталина обнимает его, прижимается всем телом.

Медленно сползает и становится перед ним на колени.

Затемнение.

Они лежат в постели рядом, укрытые одеялом под самый подбородок.

Сталина наклоняется над Костей:

– Ну вот скажи… Ну когда ты понял, что полюбил меня?!

– Ну когда… Я тебя заметил сразу! А потом ты берет сняла, и волосы рассыпались по плечам! Тогда, наверное…

– Это я специально для тебя головой тряхнула… Я же видела, что лейтенантик залетный прямо во все глаза смотрит! Я тебе понравилась? Ну вот скажи, что ты подумал про меня?

– Я подумал, что таких энкавэдэшек просто не бывает.

Сталина счастливо смеется.

– А потом, когда я взял тебя за руку в хороводе, словно ток электрический пробежал!

– Я тоже почувствовала. Но ты же не знал – умная я или… Какая?!

– А женщине умной быть обязательно?

– Видел на митинге теток в вуалях и с мушками на щеках?

– Я когда тебя увидел, то на других уже не смотрел.

– Это жены местных командиров. У них главная в жизни задача – получить отрез ленд-лизовского драпа на пальто и проследить, чтобы муж не бегал в шестой барак, к шалашовкам.

– Трудно, наверно, здесь женщинам живется…

– Трудно тем, кто скалу долбит. А у командирш по две зэчки на подхвате. Одна полы моет и грязную посуду. Другая снег чистит и печку топит. Барыни… А еще гадают, когда я не выдержу и сдамся Ваське.

– Кто таков?

– Здешний начкар. Считается завидным женихом.

– Сдалась?

– Разве ты не понял?!

Костя крепко обнимает Сталину.

– А я тебе… Сразу понравился?

– Нет. Какой-то, показалось, самоуверенный.

Сталина треплет Костин чуб.

– А когда ты заиграл на аккордеоне, мне захотелось петь! И потом подошел и пригласил на танец. Я не хотела идти… Ноги сами пошли!

– Самоуверенный же!

– Нет. Я уже знала, что пойду за тобой… Скажи, а