Утюжком же мог въехать в зубы несговорчивому москалю. Большой авторитет имел на зоне Мыкола. Только проходчики ему не подчинялись. Держали шишку. Потому что работали неистово. «Двойную пайку отдай, начальничек! Две нормы – как с куста…»

А сидел Мыкола все по той же 58-й.

Бандеровец он и в тайге бандеровец.

Сам себя подорвал на мине.

Поставил в сельсовете под крыльцом да и забыл. Присел перекурить.

Иногда они встречались, еврей Лазарь и хохол Мыкола. То по хозяйственным делам пересекались на центральной вещевке, то вместе ужинали в столовой для придурков. Вместо приветствия Мыкола произносил заветное: «Эх, жиды-жидочки!» Лазарь отвечал достойно. То есть интеллигентно, как и положено врачу-вредителю: «Ни зъим, так надвкушу!» Имелся в виду анекдот про кучу яблок и природную жадность хохлов.

Потом они садились рядом. Лазарь отстегивал с культи протез. Помогал забраться на лавку Мыколе. Хотя тот и без посторонней помощи мог взобраться. На любое дерево в тайге он взлетал, как рысь.

Но таковы были правила игры, ими придуманной.

У Мыколы и Лазаря была какая-то своя, потаенная, гордость.

И ее нельзя было назвать ущербной гордостью инвалидов.

Хлебали чуть ли не из одной чашки.

Мыкола угощал Лазаря жаренной на сале картошкой.

Нравоучительно приговаривал:

– Свинку жиды не кушают!

Лазарь отвечал:

– Только за ушами трещит. И пейсы развеваются!

Оба весело хохотали. Шутили так.

У каптерщика всегда были лучшие на зоне продукты.

Лучше даже, чем у начальника лагпункта.

Но, кажется, нам настала пора вернуться в ночь любви? В какие сумраки тоннеля на краю света мы забрели, покинув на простыне цвета придорожной пыли (местная больничка других не имела) безутешного Апостола? Никакие лирические отступления не смогут вместить всех невероятных историй бытия зэков стройки-500.

Что там дальше-то, в объявленном администрацией дуссе-алиньских лагерных пунктов мероприятии, происходит?

То ли молитва Климента, то ли грозный вид его – живого креста, а скорее всего, выстрел с вышки остановил безумие алчущей толпы.

Берите друг друга за руки.

Кто-то был уже знаком – перебросились словечком на этапе, сталкивались на складах, на бетонном заводе. Кто-то высмотрел понравившееся в толпе, симпатичное лицо. Зэки и зэчки разбредались парами.

Свального греха не случилось.

Что-то поняли люди. Не превратились в зверей.

Зажигали костерки на поляне. Кипятили чай, варили картошку. Многие потянулись к баракам и серым промзданиям, стоящим неподалеку на склоне сопки. Там легче было найти заветный уголок, спрятаться от людских глаз.

А кто-то прямо на нарах мастерил шалаш.

С трех сторон занавешивались простынками.

Не отсюда ли пошло шалашовка?

Начальник Дуссе-Алиньского тоннельного отделения Амурского лагеря М. А. Рацбаум свидетельствует:

«Мы прошли более 1800 метров и сбойку тоннеля дали на 2 месяца раньше срока, назначенного народным комиссаром. Три дня и три ночи оба лагерных пункта отдыхали. Три ночи женщины спали с мужчинами».

Много чего там было.

Много всякого.

Но мы восстановим лишь один. Может быть, пару эпизодов.

У костерка, обхватив колени, сидит совсем еще девчонка. Лет, наверное, восемнадцать. Рыженькая, лицо в коричневых веснушках. Присела год назад. Ночью с братом и сестрами собирали колоски в поле под Биробиджаном. Оказалось, что подрывали экономическую мощь страны. Трое это уже ОПГ – организованная преступная группировка. Шайка. 10 лет лагерей. Брата отправили, кажется, на Колыму. А сестренок на малолетку – колонию для несовершеннолетних преступников. Ее же саму, этапом, погнали на стройку-500. Там рыли очень секретный тоннель. Веснушка еще ничего толком не знала. Ни любви, ни ласки, ни первого поцелуя. Старшие тетки, поварихи и ложкомойки, с которыми она работала на кухне, убеждали: само получится! Только сильно не сопротивляйся и не сжимай ляжек. До спазм в животе.

Сами они на ночь любви не собирались: «Куда нам, уродкам!»

У многих от тяжелой физической работы в штольне повыпадали матки. Патология, которая при начальной стадии корректируется ручным вправлением. Но чаще всего устраняется хирургическим путем.

Груди у зэчек втянулись, обвисли серыми, словно наполненными пеплом, мешочками. Прахом былой любви. Ключицы выперли какими-то ведьминскими, прямо средневековыми, крючьями.

Ягодицы обвисли безобразными складками.

Как у персонажей со страшных картин Босха.

Или Брейгеля.

Ну не Рубенса же!

Картины художников Веснушке потихоньку, чтобы не засекла завучиха, показывал учитель. Он в их кружке рисования, при городском ДК, вел занятия по истории искусств. Было ему, наверное, лет сорок. Веснушке он казался пожилым. Ну, а тетки-товарки попали на кухню потому, что в тоннеле работать уже не могли. Но зато про любовь они знали все!

Велели Веснушке подкрасить губы вареной свеклой.

Она и подкрасила.

Он – техник-смотритель с узловой станции Облучье. Неподалеку от Биробиджана. Почти что земляки. Он, проще говоря, путевой обходчик. Чуть за сорок. Теперь-то уж Веснушка знает точно – не пожилой еще!

Называет себя путей Стоятелем. Неправильно перевел железнодорожную стрелку. Грузовой поезд с химикатами в цистернах сошел с рельсов, рухнул под откос. Жертв в кабине машиниста не было, но крушение затормозило на полдня график движения всей ДВЖД. Чистая десятка. С полным поражением в правах. На зоне уверовал в Бога. Да ведь Климент и указал путь… Как-то вечерком, у вороватого костерка, читал Апостол православную молитву о новопреставленном рабе божьем: «Буди ей, о Всемилостивая Госпоже Богородице, заступницею и защитницею от воздушного князя тьмы, мучителя и страшных путей стоятеля…»

Обходчик сказал: «Страшных путей стоятель. Это про меня!»

Климент замахал на него руками: «Окстись, скаженный! Не наговаривай на себя. Грех великий! Это про диавола».

Обходчик усмехнулся: «Мне на следствии следак сказал, что от пролитых химикатов целая деревня вымерла… Шмелевка. Врал он, что ли?!»

Веснушку Стоятель заметил сразу. У него жена Верка, рыжая красавица, в нее полдепо Облученского ходили влюбленные. А она выбрала его.

Тихого и послушного.

Поэтому он и заметил рыженькую, Веснушку. Сразу накатило. Вспомнил Верку. Стоятель взял Веснушку за руку и выдернул из толпы. А она и не сопротивлялась. Прижимала к груди баночку меда, купленную в ларьке у Володьки, бывшего матроса базы КАФ – Краснознаменной Амурской флотилии, ссученного блатаря.

Веснушка постоянно думала о том, как сделать так, чтобы не сжимать ноги?

Слóва ляжки не только произносить вслух, но даже и думать о нем, было невозможно. Стоятель наломал веток стланика, расстелил добротный бушлат – недавно выменял на кожаные перчатки. Усадил Веснушку, развел костер и приладил закопченный чайник. Они устроились на берегу ручья, в распадке. Вокруг никого не было. Только поодаль, где начиналась вахтовая просека, слышался женский смех.

Там чаевничала и крутила любовь другая парочка.

Веснушка протянула банку с медом:

– Вот… Это тебе. Купила в ларьке, у матроса.

– У Володьки-то? – добродушно усмехнулся Стоятель. – Он и у нас торгует. Разбавляет мед водой… А у тебя, я гляжу, совсем прозрачный. Не мутный. Ну а я хлебушка прихватил. Мы с тобой как сговорились, да?

Он засмеялся и погладил ее по щеке.

Веснушка вздрогнула и сжалась.

– Я это… У меня никогда не было! Только ты не переживай! Я… Я…

Его как обожгло.

Ведь она