откроют ворота. И зэки бросятся друг на друга. А сейчас присматриваются.

Костя обескуражен, удивленно качает головой:

– Как-то неправильно… Не по-человечески.

– А бабам рубить скалу – по-человечески? Ты что-нибудь знаешь, Костя, про женские лагеря?

Про женские лагеря на стройке-500 Костя еще ничего не знает. Всех заключенных он считает врагами народа, бандитами, ворами и бандеровцами. А зэчек – воровками и предательницами Родины, завербованными иностранными агентами. Проститутками считает их Костя Ярков. В контрразведке Смерша другому пониманию научиться было трудно.

В скором времени ему предстоит окунуться в новую жизнь. С прожекторами на зоне, утренней перекличкой у страшных ворот и с мерным скрипом колес зэковских тачек, везущих скальную породу. Он дал согласие Френкелю на работу в управлении Амурлага. К тому же Нафталий Аронович сразу пообещал очередное звание – старшего лейтенанта НКВД. А учеба… Мечту о географии Костя не бросил. Он ее отложил на некоторое время. Не все еще пойманы лесные братья, не все враги народа обнаружены и арестованы.

Сталина рассказывает Косте:

– В моем лагпункте много женщин-инженеров, учительниц, библиотекарей, медсестер, агрономш и простых чертежниц. Как они могли подрывать могущество страны?! Если бы не они, мы не построили бы тоннель. А им в награду ночь любви. Людей хотят оскотинить. Они и так уже наполовину – не люди.

– Ты считаешь, что зэчки получили свои срока незаслуженно?

Сталина останавливается и смотрит в глаза Кости:

– По большей части – да. Я не просто так считаю. Я знаю. Потому что у меня есть их личные дела. Под пытками их заставляли подписывать ложные показания. На отцов и мужей, на друзей и детей. И на самих себя.

– Кому это нужно?

– Френкелю и Сталину.

– Зачем?!

– Во-первых, дешевая рабочая сила. Чтобы строить мосты и тоннели, побеждать в войне. Во-вторых, идет борьба за власть. Сталин выкорчевывает своих врагов и тех, кто не одобряет его политики. В-третьих…

Костя закрывает ладонью ее губы.

– Товарищ старший лейтенант! Вы не боитесь говорить мне такое?

Сталина бросает вещмешок, Костя ставит аккордеон.

Сталина властно обнимает лейтенанта:

– Не боюсь! Потому что вижу – ты уже мой.

Костя валит Сталину на мягкий лапник кустов стланика. Расстегивает пуговицы на ее гимнастерке. Великолепные груди, освобожденные, сами ложатся в его ладони. Он жадно и нежно целует соски.

Гул толпы, оставшейся позади, на поле, нарастает.

Лают псы седой и палевой масти. Лают до рвоты.

Опять кричит Летёха. И опять звонко:

– Не напирать! Начнете сближение по сигналу ракеты! Даю очередь на предупреждение!

Раздается стукоток автоматной очереди.

Толпа охает и затихает. Нет уже никакой мочи ждать.

Два изможденных зэка спрятались в кустах. Онанисты.

Никак не могут дождаться желанной картинки. По-лагерному – сеанса.

Их лица опрокидываются в болезненной истоме.

Один с облегчением говорит другому:

– Все… Кончил! Хиляем в барак.

– Да ты что, Пашка! Давай посмотрим. Сейчас такой кайф словим…

До ухода на фронт у Кости был только один опыт по женской части – мимолетный и скоротечный. Он называл его боевым контактом. Со старшей пионервожатой в школе, где работала мама, Глафира Ивановна. На столе, среди вымпелов, горнов и барабанов, с оглядкой на незапертые двери, куда в любую минуту могли ворваться пытливые не по годам пионеры.

Правда, на фронте у него еще с одной было. Белокурая и плохо говорящая по-русски. Она работала на ферме у латыша-кулака.

На сеновале было хорошо. Пахло чабрецом, полынью и мятой.

Сталина отбивается от Кости:

– Подожди! До дома остался километр… Пошли, Костя, пошли! Нужно успеть до темноты в поселок.

На краю поселка они видят гранитный памятник.

Костя читает имя, отчество, фамилию, выбитые на гладком камне, – Георгий Михайлович Квадратов, главный инженер Дуссе-Алиньского тоннеля.

Вместо года рождения прочерк.

Есть точная дата смерти – февраль 1941 года.

– Я тогда еще здесь не работала. Но Георгия Михайловича знала – встречались по геологическим делам, – рассказывает Сталина. – Сколько он сделал для нашей стройки и для людей! Его похоронили, как орденоносца. Прилетал из Свободного на похороны генерал Петренко, начальник Амурского лагеря. Солдаты дали залп из автоматов… На штольнях в тот день поставили рекорд – пять метров прошли с обеих сторон.

– Почему он умер? – спрашивает Костя.

– Его убил начальник охраны тоннеля Кондауров, – как-то очень буднично сообщает Сталина. – Квадратов влюбился в его дочку Нину. Она работала в библиотеке. Кондауров прознал об их отношениях. Кто-то из шестерок донес. Он просто пристрелил главного инженера.

– А дочка?

– А дочка потом отравилась. Она похоронена здесь же. Лежит рядом с ним.

Костя хочет спросить: а почему нет ее имени на обелиске?

Но не спрашивает.

Значит, так надо.

Почему-то так надо.

Неясная тревога, поселившаяся в его сердце на Дуссе-Алиньском перроне, возвращается.

В аккуратный домик, ладно оштукатуренный, с крепким крыльцом, они постарались пробраться незаметно, по одному. Так решила Сталина:

– Сосед у меня, Петрович, начальник охраны тоннеля. Такой зоркий. Спасу нет. Ну тот самый – Кондауров…

Костя потрясен.

– Его что – не арестовали?!

– А прямых доказательств и свидетелей не было. Весь лагерь знал, что Кондауров застрелил Квадратова, а давать показания боялись.

Костя вдруг понял: что-то большое и страшное надвигается на него.

На его жизнь и на его судьбу.

Как просто все было на войне. Передний край. Полуразрушенное здание, в комнатах которого затаились фашисты. Нужно часами смотреть в оптический прицел, выслеживая фуражку офицера с высокой тульей.

Вот она мелькнула. Задержи дыхание и плавно нажми на курок.

Еще одна зарубка на прикладе снайперской винтовки СВТ-40.

– Тебе надо с дороги помыться. Как войдешь в сенцы, справа на стене выключатель. Не удивляйся! У нас есть свое электричество. Фонтаны успел заметить?! Вода из горного ручья разгоняет турбину. У меня, знаешь, какие инженерши работают?! Кулибины! Да тазиком там не греми, он висит на стенке. Баню тебе топить не буду. Санька-сан приготовит нам баню по-японски.

– Кто будет таков? Санька-сан.

– Сейчас увидишь. Японский военнопленный. Они работают у нас на стройке. Вообще-то он Саньяма-сан, но мы уж так привыкли – Санька да Санька. Помогает мне по хозяйству. А вообще он самурай.

Ничего себе! Костя удивлен. Какие-то самураи на Дуссе-Алиньском перевале?!

Предчувствуя вопрос, Сталина поясняет:

– В прошлом году, сразу после победы над Японией, понагнали военнопленных. Этап шел за этапом. Слышала в управлении, что всего к нам на стройку-500 направили пятьдесят тысяч японцев. И пятьдесят на западный участок.

В дом скользнули друг за другом. Уже совсем смеркалось. Костя пробрался тихо. Не грохотнул алюминиевым тазиком на входе. Таежник, он привык свои шаги скрадывать. Да и на задания ходил, в диверсионных группах. Сталина уже стояла в комнате, распоясав гимнастерку и распустив волосы. Костя, не раздумывая, бросился опять целовать ее. Она отстранилась, показав в угол. В углу стоял маленький человечек, японец, в белой нательной рубахе и в таких же штанах. Метр с кепкой. В половину Костиного роста.

Прижал ладони к груди, послушно, как болванчик, кланялся.

Костя засмеялся и тоже поклонился. Передразнил японца.

Сталина представила:

– Константин Ярков, советский офицер. Возвращается с фронта. Саньяма-сан, японский