вариант.

На Дуссе-Алиньском перевале он звучит впервые.

Не знаю, как для вас, наших читателей и зрителей.

Экспресс времен Пе с няЭкспресс времен пришел на первую платформу.Я взял себе билет до станции «Забудь».Чудесный мой состав бесплотен и бесформен,Крушенью не бывать, спокоен долгий путь.Напомнит стук колес все то, что ты сказала,Что выцвела любовь, как ситцевый платок.Что ты устала ждать под сводами вокзала,Где каждый поцелуй – недопитый глоток.Остались позади все встречи, расставанья,Остались позади тюремные года.Все скрылось, как во сне, в сиреневом тумане,Лишь светит, как маяк, Полярная звезда.Сиреневый туман над нами проплывает.Над тамбуром горит зеленая звезда.Кондуктор не спешит, кондуктор понимает,Что с девушкою я прощаюсь навсегда.

Под бурные аплодисменты, конечно, не такие раскатистые, какими был награжден товарищ Сталин, но очень искренние, они сходят со сцены.

– Откуда ты знаешь эту песню? – удивленно спрашивает Костя.

– А мы уже на «ты»? – усмехается Сталина.

– Ты же первая меня так назвала, – Костя смело берет Говердовскую под руку. А она уже и не сопротивляется.

– Я не знаю, откуда они возникли в моей голове. Словно кто-то продиктовал.

Мы-то с вами знаем, кто продиктовал слова Сталине Говердовской. Автор, верный своему творческому методу. А как было в жизни?! В 1951 году Михаил Ландман в соавторстве с Михаилом Ярмушем написали «Экспресс времен». Песня была опубликована в самиздатовском сборнике десять лет спустя. Сборник назывался «Пять девчат о любви поют».

Его составила редактор и переводчица Шуламит Шалит.

А вот откуда в песне взялся четвертый куплет с тюремной горькой ноткой, мы не знаем до сих пор. Наверное, люди в тюрьме сочинили. Многие ведь считают, что слова у песни «Сиреневый туман» народные.

Читатель, конечно, может не поверить.

Особенно, подозреваю, смущают детали.

Ну, например, к какому микрофону в 1946 году, в тайге у тоннеля на БАМе, могла подойти начальник женского лагпункта Сталина Говердовская?!

Пожалуйста, Фома Неверующий!

Это был микрофон Heil Sound Classic Pro – точная копия микрофона тридцатых годов RCA 74B. 50–18 kHz. Его, как и усилительную аппаратуру, привезли на праздник актеры Комсомольского-на-Амуре драматического театра. Осужденные артисты, которых расконвоировали и заставили играть для бамлаговской номенклатуры Шекспира и Островского.

Кстати: актеры-трагики из Комсомольска после танцев начали свое сольное выступление. Мы к нему вскоре вернемся.

А пока мы видим, как к Сталине Говердовской и к Яркову Константину подходят два офицера.

Они знакомые Сталины:

– Сталина Георгиевна! Разрешите, мы на пару минут отвлечем вашего аккомпаниатора. С ним хотел бы поговорить генерал-лейтенант Френкель!

Говердовская делает под козырек. Хотя на голове у нее синий берет – форменный головной убор для женщин-офицеров НКВД.

Нафталий Аронович сидит с соратниками в отдельном помещении, напоминающем ресторан. Ну если и не ресторан, то хорошую столовую – точно. Портупею снял, воротник гимнастерки расстегнут. На столах выпивка и закуска. Теперь ведь можно расслабиться. Сталин и члены Политбюро отбыли на специально оборудованном поезде. Но праздник-то ведь продолжается! И они его заслужили.

Энкавэдэшники – всё еще с красными петлицами на воротниках, ромбами и звездами на рукавах и в васильковых фуражках. Темно-синие гали. Совсем уже скоро НКВД заменят на МВД. Гимнастерки – на кителя.

Так что пока красуются.

– Хотите выпить, лейтенант? – предлагает Френкель.

И пододвигает Косте почти полный стакан водки.

Ярков, несколько смущаясь, отказывается:

– Спасибо, товарищ генерал-лейтенант! У меня там девушка.

Он машет головой на дверь, ведущую на перрон.

– Говердовская, что ли? – проявляет осведомленность Френкель. – Приятная дама. Осторожнее, лейтенант, с приятными дамами. Во всех отношениях приятными.

Френкель помнит замечание Сталина. В то же время ему нравятся такие парни, как Костя. Сразу видно, что парень с характером.

Генерал предлагает ему, лейтенантишке, выпить, а он спокойно отказывается.

– Наверное, возвращаешься после службы? – Френкель легко переходит на «ты».

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант! Последний год находился в командировке, в Прибалтике. Моя военная специальность снайпер-диверсант.

– Смерш?

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант!

Глаза Френкеля смеются:

– Не такточничай… У нас тут попроще. Хотя своих лесных братьев и у нас хватает. Чем собираешься заняться?

– Учиться пойду, товарищ генерал!

– На путейца? Правильно. Грамотные путеармейцы нам нужны. Очень нужны!

Костя отводит глаза в сторону:

– Нет, товарищ генерал-лейтенант. На географа хочу учиться. Или на историка.

– На историка! – удивляется Френкель. – Мы тут сами историю пишем, каждый день! Я правильно говорю, товарищи?

Он обращается к сидящим на банкете военным строителям.

Строители подтверждают. У Френкеля непререкаемый авторитет.

Френкель:

– Мы ее творим, историю! Вместе с товарищем Сталиным!

Все вскакивают из-за стола. Вновь раздаются пафосные здравицы.

– Поднимаю свой бокал за товарища Сталина, вдохновителя и организатора всех наших побед! – почему-то фальцетом кричит Френкель.

Костя Ярков тянет руку к стакану.

Граненые, как скалы, стенки стакана. Здесь других нет.

За Сталина нельзя не выпить.

Такое просто невозможно себе представить.

А уж тем более позволить.

Краем глаза Костя замечает, что сам Нафталий Аронович выпил очень мало. Что-то плескалось на донышке.

Белой накрахмаленной салфеткой Френкель вытирает щеточку усов:

– У меня такое предложение, товарищ лейтенант! Поработаешь пару-тройку лет у нас, а потом мы тебе дадим направление в институт. В Комсомольске-на-Амуре скоро откроется педагогический.

Он окидывает взглядом присутствующих.

Кто-то одобрительно выкрикивает:

– Соглашайся, лейтенант! У нас тут свои университеты! И даже профессора есть. Правда, троцкисты! А бань и цветочков вообще навалом.

Все хохочут. Костя сразу вспоминает выступление на митинге Говердовской. Он хочет возразить, но голос Френкеля строжает.

Он наклоняется к Яркову и говорит ему шепотом:

– Отказаться нельзя. От такого предложения не отказываются. Иосиф Виссарионович разглядел тебя в толпе и приказал мне: «Возьми этого парня, фронтовика, к себе на работу!» Понял? Что мне доложить Сталину? Что ты, в ответ на его предложение, пошел учиться на географа?

Действительно, как такое доложить вождю?

Костя открывает дверь на перрон и тут же попадает в другое пространство.

Театральный прием.

Да ведь вся наша жизнь – сплошной спектакль и карнавал!

На площадке он сейчас и творится. Настоящий карнавал.

Артисты драмтеатра – все в длинных серых хитонах и в белых колпаках, многие на ходулях, приглашают публику в круг. Они изображают шутов и скоморохов. Образуется цепочка приплясывающих на ходу людей. Возглавляет шествие клоун с белым лицом и нарисованными грустными глазами. Пьеро из детской сказки про деревянного мальчишку Буратино.

Детской ли?! Мальвина – Говердовская. Клоун сразу выделил ее из толпы – светлые волосы распущены по плечам. И потянул в круг. А Сталина не сопротивлялась. Костя и здесь не оплошал.

В цепочке он третий. Ладонь у Сталины горячая, трепетные пальцы.

Словно электрический ток пробежал между ними.

Дамочки в вуалях и соболях, лейтенанты в хромовых сапогах и синих брюках-галифе, гражданские инженеры в шляпах и двубортных – тяжелых, с ватными плечами, костюмах, приехавшие на праздник из тайги эвенки-оленеводы в торбозах и меховых куртках – то ли парках, то ли анораках. Обслуживающий персонал, рабочие в солдатских поношенных телогрейках, тетки-поварихи в белых передниках. Все, охваченные праздником и музыкой, выделывают ногами кренделя и коленца. И наконец устремляются друг за другом. Цепочку ведет Пьеро. Костя оглядывается. Он удивлен! К танцующим, а