Начался последний календарный рабочий день года. Посетители перед окошками стояли в несколько рядов. С утра Исмаил не поднимал головы, писал и считал, и, как говорил Солеймани, внимательно проводил операции. Школы уже закрылись на каникулы, поэтому он знал, что никто на него теперь не посмотрит с той стороны улицы Саадат. Там сидела только старая нищенка и требовательно просила милостыню, а так как бурные дожди заставляли ее искать убежище под навесом, покидая свое обычное место, она была раздражена. Исмаилу не было дела до улицы, и он погрузился в ворох работы конца года. Последний рабочий день пришел исподволь. Исмаил был неспокоен: боялся, что день закончится, а от нее не будет вестей. Вот и полдень. Сердце его охватила тоска. Раздались звуки азана. Исмаил несколько раз вздохнул. Шел клиент за клиентом, с купюрами грязнюшими, ветхими, десятитумановыми и двадцатитумановыми, мятыми и влажными, отдающими запахами сырости, потных одеял и матрацев; со сберкнижками, сложенными вдвое, старыми и по большей части грязными. Уже и солнце начало опускаться. Скоро запрут дверь филиала, чтобы заняться подведением итогов года. Хедаяти говорил: «Это называется «подбить итог», с одной стороны баланса — год работы, с другой — эта чертова штука, она побольнее аппендицита!» А для Исмаила больнее всего были эти уходящие минуты и секунды и рисующаяся ему картина долгих каникул Ноуруза, с пустотой неизвестности, с горьким ожиданием — какая-то ужасная опустошенность мучила его душу.

Уже совсем приблизилось время конца работы, когда среди рук, приготовивших для него сберегательные книжки и квитки выплат по кредитам, он увидел руку, протягивающую ему сложенный вдвое конверт с письмом. Он посмотрел на ту, кто держал конверт. Между плеч столпившихся клиентов с трудом увидел знакомые глаза, которые смотрели на него со страстным желанием, а на губах ее была благосклонная улыбка. Он взял письмо и больше ее уже не видел. И не только ее, но и никого и ничего. Он стал перышком. Стал бабочкой. Он легко летал. Он сидел на распускающихся цветках миндаля. Он уже не был в четырех стенах банка. Он воспарил к солнцу. Он оставлял внизу под собой поля пшеницы и клевера и зеленые бахчи. Но все-таки вернулся в банк.

— Уважаемый господин, скорее! У нас дела есть, мы торопимся!

Это по-мужски строго сказала ему женщина средних лет. Она стояла в давке перед окошком, зажав зубами краешек чадры. Исмаил пришел в себя. Осознал, что он сидит на работе, в банке, услышал стук своего сердца, почувствовал боль в висках и жар в горящих мочках ушей. Он опустил голову. Глубоко вздохнул. Почувствовал, как он устал — устал от этих полетов и порханий. Занялся работой. Теперь он был спокоен. Тяжкий груз был снят с его плеч — и до проходящих минут и часов теперь ему не было дела. Его год завершался добром и радостью.

Через час, когда наплыв посетителей уменьшился, он пошел в буфетную и сел на стул польского производства. Открыл конверт и достал письмо. Руки его дрожали, и в горле пересохло. Он слышал стук своего сердца. Письмо было написано на бумаге, вырванной из школьной тетради. Он торопливо начал читать. От биения сердца письмо вздрагивало в его руке и строки убегали от глаз. Прыгали с места на место. Предложения смешивались, перекручивались, терялись и вновь находились. Она писала:

«Здравствуйте. Сначала не хотела читать ваше письмо. Решила выбросить его, чтобы плыло куда-нибудь по волнам. Однако оставила его у себя. Решила было не открывать его — пусть так и лежит, ведь я не из тех девочек, что вступают в любовную переписку. Мне это не нравится. Но сегодня я не выдержала, открыла его и прочла. Я вам очень сочувствую. Я пришла к выводу, что мне не следует мучить вас. Я не имею на это права. Я должна уйти в сторону с вашего пути. И я решила, что изменю маршрут и больше не буду ходить по улице Саадат. Я не хочу причинять вам боли. Ради Бога, не говорите о своей негодности и грязи. Вы счастливый и чистый человек. Кстати, я тоже принесла свои вопросы в мечеть при гробнице имама. И видела вас во дворе мечети. Вы посмотрели на меня так же, как всегда. Кроме этого раза, нигде больше вас не видела. Вы помните это? Ведь это были вы. Вы рыдали. Глаза ваши были красными. И я тоже рыдала. Какой хороший день это был! Я попросила Всевышнего помочь мне. И чтобы Он вам тоже помог. Увидев вас, я поняла, что Аллах хочет помочь нам.

В настоящее время я не имею намерений замужества. Я занята учебой, изучаю математику. Собираюсь поступить в университет. Поэтому, если я вам не безразлична, не говорите о женитьбе. Передавайте мой привет вашей уважаемой самоотверженной маме. Мне очень хотелось бы увидеться с ней (хотя и не сейчас) и поздравить ее с тем, что она воспитала такую большую личность, как вы. Я согласна с ней, что кофейное заведение не является хорошим местом. Домашний чай — вещь куда более здоровая, чем чай в кофейне. Там не моют, как следует, руки, а также стаканы и блюдца. Не ставьте под угрозу ваше здоровье, посещая это место. Не водите дружбу с негодными и заблудшими людьми последствия этого не могут быть хорошими. Однако я вмешиваюсь в вашу жизнь. Вы должны меня простить.

Однако я не буду тратить ваше драгоценное время. От всей души поздравляю с приближающимся древним праздником Ноуруза, вас и вашу самоотверженную мать, за которую я очень переживаю. Пусть будет для вас наступающий год благословенным по воле Создателя.

Сара Мохаджер».

Дочитав письмо, он принялся за него второй раз. На этот раз он задерживался на некоторых предложениях и словах. От счастья хотелось закричать или, может быть, зарыдать. Чуть слышно он повторял: «Она ответила мне, видишь, ответила? Слава и слава ей!» Он совсем потерял голову. Все вокруг для него обновилось. Мир как бы заново стал сотворенным, обрел форму. Как малое дитя, он приходил в восторг от лицезрения всех этих разнообразных вещей. В его глазах горы заново возвысились и распростерлись океаны. Расцвели цветы. Выросли густые леса. Солнце праздновало свой первый день на небосклоне… Могаддам окликнул его: «Господин Сеноубари, посетители окошко снесут!»

Он убрал письмо в карман и вернулся на свое место. Он изменился. Стал совсем другим, по сравнению с тем человеком, который несколько минут назад уходил, чтобы прочесть письмо. Теперь только внешность его напоминала прежнюю. И банк теперь тоже изменился, стал прекрасным и светоносным. Даже те, кто толпился в несколько рядов перед окошками, изменились. Ему казалось, что все они теперь смотрят с любовью. Улыбаются ему. Их лица стали добрыми. Хедаяти искоса посмотрел на него и, сглотнув слюну, спросил:

— Хорошо тебе?

— Именно!

— Праздник начался?

— Конечно, то есть нет, не в этом смысле!

Харири услышал их.

— Все, что у каждого в приходе, суммируем, потом делим, как каждый год.

Исмаил рассмеялся:

— Мой праздник не делится.

Сафар притворился, что не слышит, очень занят работой, однако его уши ловили каждое слово. Исмаил сел и начал работать. Фразы из письма крутились в его голове, смешивались с цифрами и включались в счет, что заставляло его ошибаться. Между тем, что было сейчас, и тем, что было немного раньше, возник разрыв времени. Образовались большие пространства и глубины, и он не мог свести воедино края этого глубокого разрыва. Его память как будто стала чистой, и требовалось учиться всему заново. Он был безумно счастлив — словно все счастье мира вдруг стало его собственностью. Он не вмещался сам в себя, как-то вдруг вырос, стал ростом во всю Вселенную. Неуправляемый весенний разлив бушевал в нем. Со сладостным тайным удовольствием он отдавал себя этому разливу и этим бурям, свободно и не сопротивляясь. И волны несли его на себе, и шумели, и страшно ревели. Кто-то положил ему руку на плечо.