Всю зиму звук этого вопроса, как морская буря, потрясал его существо. Он похудел; ослабел. На лице его словно бы одни лишь голубые глаза остались живыми — но и они словно бы перестали видеть. Они только смотрели; холодно и потерянно, без глубины или понимания, и все время они были в ожидании — в ожидании той, при виде которой они заблестят и оживут. Мать предположила, что на него навели порчу — ведь она была его матерью и знала его поведение и изменение состояний. Однако он заметал следы, говоря:

— На работе нет солнца, темно, влажно и нагрузка большая!

Мать знала, что это лишь отговорки, а дело в каком-то человеке. И Али-Индус тоже, когда видел состояние Исмаила, с сожалением качал головой и однажды сказал:

— Да минует нас сглаз ночной! Что, Исмаил, выпьешь лимонада холодного? От сглаза помогает!

Исмаил посмотрел на него. На его масляно-блестящие волосы, выбритое лицо и на эту родинку, напоминающую родинку индийской актрисы. Женщина на фотографии улыбалась. У нее были темные губы и смуглое лицо, большие загадочные глаза и эта черная родинка, прямо в центре лба. Исмаил с горечью сказал:

— Самого тебя сглазили, Али-ага!

Али-ага опустил голову и пошел за стойку. Ответил:

— Наше время прошло и песенка спета, мы рабочие клячи, а вот ты первые шаги делаешь, так соберись, парень! — потом открыл кран над раковиной, подставил под воду руки и прокричал: — Эгей! «Соберись, соберись», а что значит «соберись»?!

Пришли дни зимы, и ушли; и она приходила и уходила — ветер ли, дождь ли, снег с метелью. Зимой она надевала темно-серое платье и кремовую блузу. В самую стужу закутывала голову желтой шалью с белой бахромой. Если мела метель, то этой шалью и еще платком она даже нос закрывала, только глаза оставались открытыми, и она смотрела прямо себе под ноги. И Исмаил всю зиму, даже в самые морозные дни, сквозь завесу метели или сквозь хлопья снега, смотрел в эти знакомые глаза, и по его телу разливалось мягкое приятное тепло.

Когда зарядил дождь последних дней месяца эсфанда[11]и улицы заполнил запах весны, Исмаил больше не смог терпеть. Он хотел поговорить с ней и услышать ее голос, но не знал, как этого добиться. Выслеживать и сопровождать ее не хотелось. А может быть, смелости на это не хватало, страшился он. И он решил написать ей письмо и каким-то образом вручить его.

И вот однажды в пятницу, когда был дома, он взял ручку и бумагу. Лег на живот, подложив подушку под грудь, и начал писать.

«Салям, я к вашим услугам.

Надеюсь, дела ваши всегда будут хороши. Уверен, что вы знаете отправителя и правильно его идентифицируете. Ваш покорный слуга пишет для вас это письмо, и я имею надежду, что вы дадите себе труд ответить мне, чтобы я вышел из неопределенности и узнал мою судьбу, чтобы закончилось это мое неопределенное состояние. Вы, несомненно, заметили, что ваш покорный слуга влюбился в вас, и в этом отношении мои дни и ночи не различаются между собой — и днями я думаю о вас, и ночами.

Эту важную тайну я до сего времени никому не открывал — даже моей матери, которая произвела меня на свет, выкормила молоком и вырастила, сопроводив до нынешнего моего возраста и занимаемой должности. Перед соседями и родственниками она гордится своим сыном, и она не знает об этой тайне. Знаете только вы и я, и Господь, Который всегда заботится о своих хороших рабах, не давая им сбиться с пути и пойти по плохой дорожке, став грешниками. Я здесь говорю не о себе. Я — грешник, но вы — чисты, и Аллах любит вас. Возможно, ради вас Господь и мои грехи отпустит и простит мои плохие дела.

Если бы я знал ваше имя… Я бы написал его и был спокоен, но сейчас я пишу только то, что говорит мне сердце. Я хочу, чтобы мы с вами поженились. Я сейчас, этим письмом, делаю вам предложение. Имею надежду, уповая на Господа, что вы согласитесь, и мы, мало-помалу, начнем наши отношения. Однако, прежде чем вы согласитесь, как следует подумайте, чтобы позже не возникло сожаления, раскаяния или горечи. Я говорю с вами откровенно. Я не хочу принести вам несчастья.

Не смотрите на внешнее, на то, что я работаю в банке штатным сотрудником. У меня нет хорошего, настоящего образования. Я рос без отца, некому было отлупить меня и сделать человеком. В основном, я взрослел в кофейне Али-Индуса. Вы не думайте, что Али-Индус плохой человек. Он мне поистине был как отец. И вообще именно с его подачи я поступил в банк. Однако моей матери Али-Индус не нравится. Она говорит, что кофейня — неподобающее место. Согласен, но все равно со мной все кончено, я обесчещен. Вы поняли, что я написал? Я обесчещен. Вы сами видели, как я блевал у ресторана «Сарбенд». Богом клянусь, вашим именем клянусь, моя душа и тело не приняли эту гадость, извергли ее. Вы сами видели, как сильно меня рвало. Сколько блевотины вышло. Душу и кишки вывернуло. Мое тело отказалось принять эту мерзость. И я дал зарок. Я последними словами ругал себя, свою душу, однако дорогой вашей души я не коснулся. Все это вина Ильяса и Байрама-длинного. Это они меня сбили с пути. Я грешник, однако вы — чисты. Вы — как ангел небесный. Поэтому подумайте, как следует.

Откройте ваши глаза и посмотрите, с кем вы думаете вступить в брак. У меня нет ни дома, ни состояния, ни нормальной семьи, я всего лишь кассир. Но клянусь клятвой мужчины и клянусь Богом, который над нами: я очень сильно влюблен в вас, не помню, чтобы я когда-либо был так влюблен. Ради Аллаха, не смейтесь. Я уже не могу ни спать, ни есть. Я не знаю, что мне делать. Я схожу с ума. Имейте снисхождение ко мне.

Это письмо я, не знаю, каким способом, но передам вам. Сжальтесь над тем, кто любит вас больше всего на свете, и ответьте мне. Не убейте мою надежду. Мое счастье и несчастье — в ваших руках. И, во имя Аллаха, не делайте меня несчастным. Я не плохой человек. Я не припомню, чтобы сделал кому-нибудь подлость.

На этом кончаю, я и так доставил вам головную боль, а я не хочу мешать вашим школьным урокам и учебе. Скоро я пойду в мечеть, пожертвую на свечи во имя непорочных имамов, опущу деньги в ящик и попрошу у Господа, чтобы вы согласились; и обряд наш можно будет совершить в благоприятные дни месяца хордад[12]. Прощаюсь с вами, до встречи. Мое упование — на это письмо. Вот номер телефона нашего филиала банка. Дома у нас телефона нет, а то бы я вам его дал. Еще раз до свидания.

Исмаил Сеноубари».

Он вложил письмо в конверт, смочил языком клапан и заклеил конверт. Клей клапана был сладковатый. Исмаил встал и положил конверт в нагрудный карман пиджака. Поужинал и рано лег спать — но во рту его все еще была сладость, напоминающая сладость леденцов в детстве, которые он долго сосал и получал удовольствие, но не насыщался. Всю ночь шел дождь, упорный и монотонный, все не кончался и не давал заснуть. Исмаил ворочался в постели, с одного бока на другой, а порой ложился на спину и лежал, уставившись в потолок. Он представлял себе завтрашний день, когда передаст ей это письмо, с одним только «Здравствуйте». Голос будет прерываться и дрожать, и руки, протягивающие ей письмо, будут трястись. Весь завтрашний день сосредоточился в этой сцене. Хотя не было гарантии, что это удастся. Все будет, как обычно. Будут рельсы железной дороги и будут поезда, которые идут с севера и в обратном направлении, и всякий раз старик-стрелочник перекрывает улицу Саадат с двух сторон, чтобы машины или велосипедисты не выехали на рельсы. Поезда приходят и уходят, и их гудки говорят о разлуке и чужбине. Старуха-нищенка с этими ее синими глазами, похожими на стеклянные, сидит напротив банка и, положив перед собой посох, требовательно просит у прохожих подать ей денег. И все остальные будут вести себя по-своему, так же, как всегда, проводя день до вечера. Солеймани, Хедаяти, Харири, Сафар — и даже Могаддам, который сообщает новейшие цены на продукты и одежду и постоянно причитает из-за их повышения.