— Это по какому случаю было?

Али-Индус улыбнулся своей всегдашней улыбкой и сказал тоном человека, сообщающего о свадьбе своего сына:

— Эти напитки — в честь Исмаила, который сегодня официально стал банковским служащим.

Раздались возгласы поздравлений. Ильяс сказал:

— С благодарностью господину Али-Индусу и дорогому нашему Исмаилу я заявляю, что от нас лимонадом не отделаешься!

Сабах, вполголоса напевавший какую-то мелодию, подтвердил:

— Да, этим лимонадом не отделаешься.

Длинный Байрам уточнил:

— От нас можно отделаться дополнительными бутылками лимонада и сделать нас счастливыми, ведь одной такой бутылочки только маленькой овечке хватит.

Мохтар ничего не сказал. Как обычно, руки его были сцеплены за спиной, при этом бросались в глаза выступающие плечевые мышцы. Али-Индус повернулся к нему:

— Теперь я понял, каким лимонадом можно отделаться от этих господ. Скажи и ты что-нибудь.

— Я?! Я голосую за вареные бараньи головы и ножки, блюдо из ушей и языков, плюс по бутылке лимонного сока на каждого!

Ильяс сказал:

— Не показывай извращенность своего вкуса, Мохтар!

Длинный Байрам добавил:

— Трупоед!

Али-Индус занялся своими делами, заметив:

— За лимонад я ручаюсь, а остальное уж вы сами и ты сам, Исмаил-синеглаз.

Ильяс спросил:

— Ну что, Исмаил, да или нет?

— Да или нет — что?

— Капитал, душа, кишка, которая не тонка, мудрость, дружба и то, чем работают… Есть у тебя это?

— А как же, все это у меня есть!

Сабах сказал со смехом:

— Слава тебе, Исмаил, так поехали тогда!

Машина Ильяса стояла недалеко. Друзья направились к ней. Али-Индус выглянул из дверей и прокричал им вслед:

— Гляди, Исмаил, как бы завтра опять мать не обвинила меня, что я во всем виноват, возвращайся домой не под утро!

Ильяс завел машину. Длинный Байрам крикнул:

— До утра еще далеко, Ади-ага, еще ночь не началась!

Тронув машину, Ильяс спросил:

— Ну так куда едем?

— Туда, где пошумнее!

— Туда, где потише!

— Нет, туда, где посмешнее!

Ильяс нахмурился и повысил голос:

— Эти разговоры для тетушек ваших оставьте, говорите как люди, куда ехать?

Длинный Байрам сказал:

— Туда и вези нас, где тебе нравится.

Ильяс свернул в сторону района Шахйад. Ветер сквозь щели машины задувал в кабину. Чем выше в гору они взбирались, тем холоднее становилось, но, несмотря на это, в Сарбенде было многолюдно. Много машин было припарковано у скал. С гор, скрытых в густой тьме, веяло запахом снега. Над дверями ресторанов горели цветные неоновые огни и мигали лампочки. Мягкий свет лился из окон на холодный асфальт, слышалась разнообразная музыка. Следом за Ильясом они вошли в один из ресторанов. Тут смешивались запахи алкоголя, соленых огурцов и другой еды, и звучала западная музыка. Люди с возбужденными и пьяными лицами сидели за столами, ели и пили.

Через час Исмаил с трудом выбрался из дверей ресторана. Пошел к реке. Не успел он нагнуться, как его уже силой вырвало, желудок облегчился. И еще, и еще. Со лба катились капли пота. Голова болела и качалась влево и вправо. Во рту было горько. Через некоторое время ему стало лучше, дыхание упорядочилось, однако головная боль продолжала его мучить. Желудок жгло, и каждый удар сердца пронзал болью виски. Он прополоскал рот водой. Дул холодный ветер.

Опершись руками о свои дрожащие колени, он встал. Громадные скалы громоздились в черной, как смоль, ночи. Слышались звуки реки, ветра и одновременно — голос певицы с магнитофона в одном из ресторанов. Ветер нес запах лишайника и снега в горах. Река торопливо билась о скалы и валуны и в пене катилась вниз, а женщина в сердечной тоске пела свою жгучую песню. Голос женщины иногда пропадал в шуме ветра и воды, потом опять доносился. Исмаил чувствовал себя заброшенным и одиноким, измученным и разбитым, как тот мусор, который был набросан вокруг, на берегу реки. Он был сам себе противен. Подумал, что должен издавать зловоние. Он был один. Никто его не искал. Душа его была в смятении, а ни Мохтару, ни этим двум другим не было до него дела. Плевать им было на то, какая беда свалилась на его голову, жив ли он, мертв ли, куда пропал. Он видел, что каждый думает о себе, о своем удовольствии и наслаждении. И им неважно ни его состояние, ни то, есть он вообще или нет. Они заняты своими делами. Пробормотал негромко: «Мерзавцы!» — он сильно пнул пустую стеклянную бутылку, зафутболив ее в реку, поднял голову и всмотрелся во тьму — куда-то туда, где река вырывалась из неведомых расселин и нагромождений камня. Сердце его забилось. Из-за черной, как смоль, завесы ночи, покрывающей всю горную высь, опять показались знакомые глаза и смотрели на него, и слышался голос, смешанный с шумом ветра и бурлением речных перекатов.

— Ты — кто?

И звук, похожий на вой раненого животного, вырвался из его горла. Во рту его было горько, был вкус рвоты.

— Прошу тебя, скажи хоть что-то, скажи что-то!

Он не хотел разжать губы и произнести хоть слово. Губы его были сомкнуты, а зубы стиснуты. И вдруг мощная волна поднялась изнутри его и надавила. Зубы его разжались, и крик его слился с воем ветра и грохотом реки.

— Грязь, кусок грязи, говно, поняла теперь?!

Слезы выступили на знакомых глазах, а он продолжал:

— Гляди, видишь, я с ног до головы в блевотине, в вони, я ничто, видишь?!

Он повернулся в сторону гор и кричал туда.

— Похоже, ты здорово пьян!

Это Мохтар подошел сзади. Исмаил повернулся к нему. Тот стоял в нескольких шагах и, как всегда, сцепив руки за спиной, играл плечевыми мышцами, кругло бугрящимися под его блузой.

— Я пьян, я навоз коровий!

— Ну, парень, ты ведь… чего ты делал тут?

Исмаил, не отвечая, поднялся от воды наверх.

Его одежда намокла пятнами. Из ресторана появились Ильяс с Байрамом. Они шли, пошатываясь, освещенные разноцветными огнями.

Исмаил направился к машине, идя по неосвещенной части стоянки. Мохтар повел тех двоих к машине. Ильяс за руль сесть не мог: его какая-то судорога сводила. Каждый член его тела жил и действовал сам по себе. За руль сел Мохтар, а Ильяс плюхнулся на заднее сиденье, рядом с Исмаилом.

…Вся зима стала посвящена для Исмаила многократным попыткам найти ответ на вопрос: «Ты — кто? Ты, которая каждый день появляется и проходит мимо меня, ты, видеть которую для меня стало привычкой, ты, которая завладела всем моим сознанием и жизнью. Кто ты, ты, которая своими медовыми глазами каждый день смотрит на меня — какая все-таки тайна в этих глазах? Что за сила в этом взгляде, который скоро вырвет сердце из моей груди? Почему взгляд твой так добр и так знаком — иногда мне кажется, что я где-то видел эти глаза — давно, словно бы во сне, в воображении или, может быть даже, я видел это в глазах моей матери. Действительно, насколько же твои глаза похожи на глаза моей матери! Особенно тогда, когда она болеет, температурит. Тогда ее глаза становятся как твои. А может быть, твои глаза становятся похожими на ее глаза?..»