Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Сожжём? – Андрей перешёл на камерный шёпот.
– Он должен знать.
– Отдать… заложимся.
– Мы и так у него на крючке. А это… если он не будет знать, он же бояться будет. А на страх его возьмут, кем он откупаться станет?
– Скажем, что сожгли.
– Пусть сам, – Эркин оборвал нитку и попробовал лассо на разрыв. – Это его, пусть сам и решает.
– Тогда прячь. Чтоб только ты достал.
– В сапог зашью. У меня голенища двойные.
– А, понял. У меня для ножа так прошито.
– Ну вот. Прикрой.
– Ага.
Андрей сдвинулся так, чтобы костёр не слепил глаза и была видна улица, и сидел с рубашкой на коленях, пока Эркин подпарывал голенище, закладывал туда бумаги и зашивал разрез.
Эркин закончил шитьё, обулся и убрал всё.
– Давай кофе ещё?
– Ягоды залей.
– Вспомнил! Настаивается уже. Утром попьём.
– Ну, тогда кофе.
– Давай.
Андрей разлил кофе по кружкам. Эркин достал джем. Они спокойно пили кофе и ели лепёшки с джемом. Посёлок затихал, под многими навесами уже легли спать. Из-за реки еле слышно доносилась Лоза. И говорить ни о чём не хочется, так мирно и спокойно вокруг. После тяжёлой работы ничего нет лучше вот такого спокойствия.
Из темноты бесшумно возник и подсел к их костру высокий негр в кожаной куртке. И опять тишина. Никто не начинал разговора первым.
Эркин допил свою кружку и поднял на негра глаза.
– Ну? – очень спокойно спросил Эркин.
Негр улыбнулся.
– Спасибо за свободу.
– Только проснулся? – усмехнулся Эркин. – Свободу ещё зимой объявили.
– Я дал клятву. Она до смерти. Ты же знаешь это.
– Знаю, – кивнул Эркин. – Сам дал?
Негр опустил глаза.
– Клятва есть клятва. А как давал… Всё равно уж теперь.
– За этим и припёрся? – усмехнулся Андрей.
Негр тяжело перевёл на него взгляд.
– А ты всем хамишь, или только… цветным? Заткнись, белёныш, сломаю.
– Полегче, парень, – голос Эркина стал жёстким.
– Есть из одного котла и спать под одним одеялом… кожу не поменяешь.
– А зачем? – насмешливо улыбнулся Эркин, взглядом останавливая наливающегося кровью Андрея. – Врага от друга по коже не отличишь.
Негр пожал плечами.
– Твоё дело. Но белого нельзя подпускать близко. К самому главному своему не подпускай. А то… или отберут, или изгадят, – и резко встал, оглядел их свысока. – Живи, парень. Но помни. Белый всегда только использует тебя. А потом выкинет. Так было, так будет. Кого прикармливают жратвой, кого дружбой, а кого… заботой. Но всё равно, это прикормка. Съел раз и всё. И дал клятву, и пути себе отрезал. Но… живи.
И так же бесшумно мгновенно исчез. Эркин посмотрел на Андрея и отвёл глаза. Андрей сидел чуть не плача, весь красный, с прыгающими дрожащими губами.
– Это… это я прикармливаю тебя? Эркин?!
– Да плюнь и разотри, – спокойно ответил Эркин, – всех не переслушаешь. А этот… видно, бит крепко, вот и кидается на всех.
Андрей сидел в прежней позе, только зажмурился, чтобы не заплакать.
– И про Фредди это… несправедливо. Он честно к нам… – с трудом выговорил он.
Эркин невесело усмехнулся, собрал посуду.
– Давай ложись. Я помою всё и к стаду схожу.
– Испортил вечер, поганец, сволочь этакая, – наконец справился с собой Андрей. – Такой вечер был.
Эркин молча кивнул и ушёл.
Когда он принёс посуду и воду на утро, Андрей уже спал. Или просто лежал, завернувшись по своему обыкновению с головой. И когда, вернувшись от стада, Эркин лёг, Андрей только тихо вздохнул, как всхлипнул.
Алабама
«Мышеловка»
Фредди вышел из банка и оглядел пустынную улицу. Слишком рано. Тем лучше. Он вернётся, как и обещал, к ленчу. Ну, в крайнем случае, сразу после. Будем надеяться, что с парнями там ничего не случилось. Итак, с этим покончено. Фредерик Трейси больше не вкладчик. Он закрыл оба счёта, обратил всё, что у него есть, в наличные. Конечно, мало. И двухсот тысяч не набралось. Но денег Джонни он не тронет. До этого он не опустится.
Фредди неспешно пересёк улицу и зашёл в кафе. Как и в банке, он был первым и единственным посетителем. Плотно, но без излишеств, позавтракал, не замечая вкуса. Да, всё правильно. Тогда Джонни настоял и сам оформил все их счета так, что он и Джонни на равных владеют ими. И всё-таки он всегда помнил, где его счета, а где Джонни. И сейф с их неприкосновенным запасом, и… нет. Это его дело. И Джонни он прикроет. Любой ценой.
В гостинице он расплатился и забрал Майора, не поднимаясь в номер. Всё равно там ничего нет, кроме переполненной окурками пепельницы. И пустой бутылки. Он пил виски, курил и очень хотел опьянеть. Чтобы заснуть без снов, чтоб не увидеть опять Уорринг. Свою последнюю, да, тогда он считал, что последнюю, встречу с Крысой.
Фредди двигался, говорил, улыбался, седлал коня, делал всё правильно, как положено, но был там, в Уорринге…
…Лязг, скрежет металла о металл.
– Морли! На выход!
Закинув руки за спину, он шагнул в коридор, и решётчатая дверь камеры задвинулась за ним.
– Пошёл.
Куда на этот раз? На работы? В карцер? В надзирательскую на избиение? Или в каптёрку за передачей? В Уорринге никогда не знаешь, зачем тебя выдернули из камеры. В канцелярию? Добавили срок? Когда наберётся на пожизненный, лишат расы, шлёпнут на руку номер, переведут в лагерь и всё. Тебя больше нет. Про лагерь рассказывают страшное. Лагерник – не человек, хуже цветного. Человек без расы – не человек.
– Направо… Стой, лицом к стене… пошёл… стой… пошёл…
Трижды он проходил решётчатые двери, трижды менялись тюремщики.
– Стой, лицом к стене…
Лязгает замок, звук открывающейся двери.
– Повернись.
Дверь, толстая, как у сейфа, глухая дверь открыта в темноту. Он невольно замедляет шаг, получает сильный удар в поясницу по больному месту и, охнув от боли, шагает вперёд, в темноту. Дверь захлопывается, и он в темноте, в узком, сдавливающем его со всех сторон… шкафу? За спиной лязгают замки. Плечами, грудью, спиной он чувствует холодные жёсткие стены. О таком он ещё не слышал. Что это? Пытка? Наказание? Вопрос: за что? – бессмыслен. За что – это в Уорринг, а в Уорринге уже за всё или ни за что. Без разницы. Темнота, давящие стены, остановившееся время… он начинает кашлять, задыхаться… значит, всё-таки пытка…