получится слишком тяжелой, недостойной, отталкивающей.

Мы описали жизнь Главнокомандующего до того момента, когда он отменил и упразднил город. Пока Факундо подобен Росасу, когда тот не выходил еще за пределы своего поместья, хотя ни игра, ни грубое животное удовлетворение всех страстей не обесчестили его так, как был обесчещен Росас еще до прихода к власти. Теперь Факундо выходит на новые просторы, и нам придется следовать за ним по всей Республике, сопровождать его на полях сражений.

Какие последствия повлекло за собой уничтожение в Ла-Риохе гражданских порядков? Об этом нет нужды ни рассуждать, ни размыш­лять. Стоит бросить взгляд на сцену, на которой развертываются собы­тия, и ответ готов. Равнины Ла-Риохи пустынны сегодня, население перебралось в Сан-Хуан; водоемы, спасавшие от жажды огромные стада, пересохли. На равнинах, где двадцать лет назад паслись тысячные отары, спокойно разгуливает тигр, отвоевавший свои владения; немногочислен­ные нищие семьи, спасаясь от голода, собирают плоды рожкового дере­ва. Так заплатил Лос-Льянос за зло и бедствия, причиненные Республи­ке. «Горе вам, Вифсаида и Хоразин! Правду вам говорю, лучше обраща­лись с Содомом и Гоморрой, чем с вами!»[208]

Глава VII

ОБЩЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ (1825)

La societe du moyen-age etait composee des debris de mille autres societes. Toutes les formes de liberte et de servitude se recontraient; la liberte monarchique du roi, la liberte individuelle du pretre, la liberte privilegiee des villes, la liberte representative de la nation, l'esclavage romain, le servage barbare, la servitude de l'aubain.

Chateaubriand[209].

Факундо владеет Ла-Риохой как верховный хозяин и единственный властелин: здесь звучит лишь его голос, соблюдаются лишь его интересы. Не существует ни печати, ни свободы мнений, а потому Ла-Риоха превращается в военную машину, которая пойдет по тому пути, на который ее направят. Однако Факундо не изобрел ничего нового, он повторил то, что сделали уже доктор Франсиа, Ибарра, Лопес, Бустос[210], то, к чему на севере стремились Гуэмес и Араос[211], а именно: уничтожил любые права для утверждения права собственного. Но мир идей, противоборст­вующих интересов бурлил за пределами Ла-Риохи, и отголоски споров в печати и в различных партиях проникали и в его резиденцию в Лос- Льяносе. С другой стороны, не в силах Факундо было возвыситься так, чтобы никто не услышал грохота рушащегося под его ударами здания цивилизации и не обратил в ту сторону свой взор. Имя Факундо пере­шагнуло границы Ла-Риохи: Ривадавиа звал его участвовать в создании Республики; Бустос и Лопес — бороться с нею; власти Сан-Хуана гор­дились, что могут считать его своим покровителем, и совершенно незна­комые просители являлись в Лос-Льянос приветствовать его, искать его поддержки для той или иной партии. В те времена Аргентинская Рес­публика являла собой оживленную и своеобразную картину — полная сумятица и столпотворение интересов, идей, страстей. Здесь мы видим каудильо, который ничего не желает знать об остальной части Респуб­лики; там — народ, который мечтает лишь об одном — преодолеть свою изоляцию; в другом месте — правительство, которое стремится перенести, порядки Европы в Америку; еще дальше — власти, ненавидящие самое слово цивилизация; в одних местах восстанавливается Святой трибунал инквизиции, в других провозглашается свобода совести как первейшее из прав человека; одни кричат: «Федерация!», другие — «Централизованная власть!» Каждая из сторон черпает свои силы в глубоких устремлениях и неодолимых страстях. Я вынужден упорядочить этот хаос, чтобы пока­зать, какую роль выпало сыграть здесь Факундо, и величие дела, которое он призван был свершить. Чтобы воссоздать портрет полководца пампы, завладевающего городом и в конце концов уничтожающего его, я принужен был прежде описать аргентинскую землю, обычаи, которые она порождает, и черты характера, которые она воспитывает. Теперь, чтобы показать, как Кирога, покинув пределы своей провинции и придав все­общее значение своему принципу, своей идее, распространяет их повсюду на острие пики, я принужден также начертить географическую карту тех идей и устремлений, что волновали города. С этой целью мне необ­ходимо изучить два города, где преобладали противоположные друг дру­гу представления,— это Кордова и Буэнос-Айрес, такие, какими они были до 1825 года.

КОРДОВА

Кордова[212] была — не скажу самым кокетливым, ибо я оскорбил бы этим испанскую серьезность,— но одним из самых красивых городов континента. Расположенный в котловине среди возвышенностей, носящих название Лос-Альтос, город был вынужден кое-где как бы сжаться, съежиться, потеснив одно к одному здания, определяющие его облик. Небо над городом чистейшее, сухая и здоровая зима, знойное грозовое лето. В восточной части расположен чарующий взор красивейший парк причудливой формы: в центре прямоугольный пруд, вокруг него проло­жены дорожки для гуляний, на которые бросают тень громадные вековые ивы. Каждая сторона парка, длиною в квартал, запирается стальной ре­шеткой с внушительными воротами посредине, и потому он напоминает восхитительную тюрьму, где по дорожкам прогуливаются вокруг очаро­вательной беседки греческой архитектуры. На центральной площади города стоит великолепный готический собор с огромным куполом, укра­шенный арабесками, единственный, насколько мне известно, существую­щий в Южной Америке образец средневековой архитектуры. На расстоя­нии квартала расположены храм и монастырь Ордена иезуитов, и там, в предалтарной части главного алтаря, есть в полу лаз, ведущий в под­земелья, которые тянутся подо всем городом, и до сих пор неизвестно, где их конец; там же находятся подземные казематы, где орден заживо хоронил преступивших его законы. Итак, если вы захотите увидеть памятники средневековья, изучить происхождение и обычаи знаменитого ордена, приезжайте в Кордову — здесь располагался один из крупнейших его центров в Америке.

В каждом квартале этого стиснутого горами города есть сумрачный монастырь, обитель или дом, где живут монахи или отшельники. В каж­дой семье имелся тогда свой служитель культа, послушник, монах, монашенка или певчий, а бедняки довольствовались тем, что среди их близ­ких были бетлемист[213], плешак-мотилон[214], пономарь или служка.

Каждый монастырь имел свое ранчо, где плодились восемь сотен при­надлежавших ордену рабов: негры, самбо, мулаты и светлые мулатки с голубыми глазами, белокурые, пышные, с точеными, словно мраморными, ножками, истинные черкешенки, удивительно изящные, с прекрасны­ми зубами, выдававшими их африканскую кровь, столь возбуждающую страсти. Все эти гурии служили чести и пользе монастыря, который ими владел.

Продолжая наше путешествие, встречаем знаменитый Университет Кордовы, основанный в давнем 1613 году; в его сумрачных галереях про­шла юность восьми поколений прославленных в ученых спорах докторов гражданского и церковного права, толкователей и казуистов. Послушаем, как описывает знаменитый декан Фунес[215] обучение и дух, царившие в этом славном университете, который на протяжении двух столетий