Оболонский под недружелюбными взглядами без особого рвения порылся в вещах Кардашева, не нашел ничего, заслуживающего внимания, отложил скудные дорожные мешки, голубиную клетку с воркующей птицей да шпагу старинной работы и, не глядя в сторону ведьмаков, равнодушно заметил:

– Чтобы к вечеру и духа вашего здесь не было. Повторять не буду.

– А ты нам не указывай, – тихо-угрожающе ответил Порозов, отрываясь от истекающей смолой сосны и делая шаг вперед. Крохотный, в ступню шажок, но это уже было действием, с которым следовало считаться. Оболонский встал, медленно и обстоятельно отряхнул ладони одна о другую, посмотрел в глаза Порозову.

– Герман предупреждал, что ты нам мешать будешь, но ты оказался той еще сукой, – колко и сухо произнес Алексей и протянул раскрытую ладонь, на которой среди складок грязного платочка виднелась плоская серебряная коробочка, – Твоих рук дело?

Константин нарочито брезгливо отодвинул пальцем в сторону замусоленный край ситчика, взял коробочку, небрежно вытер ее ладонью и молча сунул вещицу в карман. Пауза затянулась, а душный воздух вокруг как будто стал еще тяжелее.

– Знаешь, где Подкова ее нашел? В трех шагах от тела Германа. Сзади, в траве, – мрачно сказал Порозов, не дождавшись хоть какой-нибудь реакции Оболонского, – Это ты ее там потерял?

В коробочке, на сверкающей крышке которой был выгравирован вензель Оболонских, был желтоватый пахучий порошок, от которого смачно чихалось, но прелесть его была вовсе не в этом. Мелкий кристаллический песочек из нескольких видов минералов с примесями растительных экстрактов позволял прекрасно держать форму магической фигуры и был незаменим в любом магическом действии. Без него на результат заклинания, привязанного к статической фигуре, положиться было нельзя. Коробочку унес с собой Герман, чтобы Константин не сумел еще раз сложить магическую фигуру и помешать его планам. Вероятно, она выпала у него из кармана.

«А ведь они заставляют меня оправдываться», – нервно хохотнул про себя Константин. Но вслух оправдываться не стал. Хотели бы убить – уже давно напали бы. И без предупреждения. Против троих ведьмаков, быстрых, опытных и натасканных убивать, если нападут все сразу и быстро, ему не устоять, но и они не стали бы рисковать почем зря, давая шанс магу подготовиться. Хорошее дело – предубеждение.

А вот побить – побьют. Для этого не нужен провидческий дар.

– Что тебе на самом деле здесь надо, колдун? – Порозов сделал еще один маленький шажок в сторону, неуловимо перемещая вес тела и оказываясь у Оболонского по левую руку. Кусочек ситца невесомым перышком упал ему под ноги, – Режь меня, а не поверю, что детишек кметовых вызволять. У тебя ж на лбу написано, что ты за хлыщ, только ты об нас, что об грязь, мараться не станешь, не того мы пошибу, чтоб об нас мараться. Вот вроде Герман тоже из дворян, а только он сукой не был. Ты за это его порешил? Что он от вашей дворянской братии открестился, что человеком был?

Константин молчал, застыв в ожидании. Его глаза, вроде бы опущенные долу, внимательно следили за руками Алексея. Краем глаза он видел, как справа его обходит Подкова, по-медвежьи мягко и грузно.

– А может, и не ты порешил, – вдруг согласно кивнул Порозов, между тем как глаза его зло сощурились до щелок, а губы изогнулись в презрительной усмешке, – Да знаешь, кто это. Все вы, мрази чародейские, друг дружку покрываете. А если напакостил, то судить будем, мол, судом равных. А мы так не будем. Мы будем по-простому, по-мужицки, ручки-ножки топориком оттяпаем, нутро на колышек натянем…

Оболонский едва не пропустил неуловимого движения Подковы, бросившегося вперед. Только и мелькнуло в голове злорадно-досадное: «а можно было и мирно», как азарт драки выбил все до одной мысли из головы, отдав тело во власть инстинкта выживания. Впрочем, чего лукавить, на мирный исход недружелюбной беседы на полянке Константин не рассчитывал, однако ж драться очень не хотел. Не любил он драться, да и не умел, если честно, предпочитая решать проблемы другими способами. Особо никогда и не учился этой премудрости, зная, что бесполезно тратить время на то, чему все равно не научишься, хотя некоторые приемчики все же усвоил от своего давнего университетского приятеля Хунищева. Но озлобленные ведьмаки были не тем случаем, когда побеждает здравый смысл и полюбовный договор, а потому пришлось дать возможность выпустить пар.

Дальше все случилось в считанные секунды и отнюдь не так, как хотелось Оболонскому. Едва ускользнув из медвежьих объятий Подковы, который, похоже, хотел просто раздавить мага в своих ручищах, Константин нырнул под руку Порозову, неуловимо быстро и ловко оказываясь у него сзади и выворачивая кисть Алексея на спину. Спасибо Хунищеву! Резкая боль заставила ведьмака выгнуться дугой, но тот не произнес ни слова, пытаясь вырваться из захвата. Тем временем Подкова, по-бычьи склонив растрепанную голову, с коротким рыком размахнулся, но удар пудового кулака в цель не попал: в последний момент Оболонский сумел извернуться, рвануть на себя Порозова, закрываясь им как щитом. Кулак Подковы кузнечным молотом впечатался в живот Алексея, выбивая из него остатки воздуха. Болезненно охнув и по-рыбьи заглатывая воздух, Порозов согнулся было вперед, но вывернутая на спине рука не позволила, отчего он непроизвольно подался назад, резко откидывая голову. Затылок коренастого невысокого Алексея смачно хрупнул по носу Оболонского и заставил того отпустить захват. Оставшись без опоры, Порозов упал на колени, прижав руки к животу и ошеломленно мотая головой. Константин тоже на мгновение растерялся, ощущая, как неудержимо течет кровь из носа, этим и воспользовался Подкова, толстой ручищей обхватывая мага сзади за шею и несильно, но неудержимо надавливая.

Чувствуя, как теряет сознание, Константин сделал то, что нужно было сделать с самого начала, не допуская этой позорной драки. Он нащупал пальцами неровную поверхность амулета, свисающего с браслета, собрал остатки сил, непослушных для его полуобморочного состояния, приподнял пальцы так, чтобы по направлению удара никого не было… Короткий сильный всплеск энергии был похож на резкий и шумный порыв ветра, очень резкий, очень шумный, почти громовой. Подкова ошеломленно присел и застыл, непроизвольно отпустив захват, Стефка, так и не оторвавшийся за время короткой драки от сосны, негромко присвистнул и выругался, Лукич, в недоумении выскочивший из малинника, начал было: «Ребяты, опять вы за свое…», а закончил тихим: «…твою мать», Порозов окончательно свалившись на мягкую сосновую подстилку, изошелся истерическим, безуспешно задавливаемым хохотом.

– Вам без этого непонятно? – проворчал Оболонский, по-кошачьи брезгливо отряхиваясь и утирая платком все еще хлещущую из носа кровь.

Магический удар оказался как раз в меру – не слишком слабым, но и не сильным. Воздух, любимая стихия Константина, бывает ведь не только невесомой незримой субстанцией, он бывает грозным оружием, если знать, как с ним управляться. А этот буранчик вышел славным и показательным: сильным ветром будто ребром гигантской ладони повалило с десяток деревьев, разметав их в обе стороны от невидимой черты. Две сосны, оказавшиеся как раз на линии удара, лежали с вывороченными наружу комлями, до сих пор трепеща желтовато-черными удавками обнаженных корней. Вокруг живописно пестрели тонкие белые стрелы щепочек, отколовшихся от ствола одного из деревьев и разбросанных по земле жестом гигантского сеятеля.