…Хоть с заметным опозданием, но найти след уехавшего отряда оказалось нетрудным, однако Константин не учел изобретательности Кардашева: версты через три от села отряд разделился и поехал двумя разными путями напрямую через лес. Оболонский задумался, непроизвольно соскальзывая в некую прострацию: голова глухо гудела и ныла, к горлу подступала тошнота… Вероятность того, что один из следов кружной и поведет его далеко от цели, была половинной. В худшем случае он успеет только к самому действию, и это значило, что не сможет ни предупредить Германа, ни помочь, ни расставить собственные ловушки. Он достал из кармана потертую серебряную монету с чеканкой, которой в этих краях не видывали, подбросил ее в воздух и словил тыльной стороной ладони. Хмыкнул, вглядываясь в нерезкий профиль нездешнего короля, спрятал монету в карман и повернул направо. Выбор был невелик, но и он оказался неудачен. Подвел король, а ведь все могло бы быть иначе…

К полудню Оболонский едва не потерял след. Долго кружил по небольшой вересковой полянке, остро пахнущей пряной сухой травой и медом. В самой серединке небольшого свободного от деревьев и кустарника высохшего клочка земли, заросшего сиреневыми стеблями, был круглый лысый холмик. Его верхушку венчали несколько знатных валунов, впадины между которыми поросли подсохшим из-за жары зеленым мхом. Итак, след привел на холм, но появление всадника спугнуло только гревшихся на солнышке юрких ящериц, обиженно махнувших коричневыми хвостами и улизнувшими в щели. На этом след и обрывался. Оболонский недоуменно застыл. Не вознеслись же преследуемые их люди, в самом деле, в небеса? А ощущения между тем свидетельствовали, что к этому холму ведет только одна цепочка следов и продолжения ей нет. Константин спешился, обошел вокруг валунов. Затем сделал еще один круг, куда больший. И только спустя какое-то время понял то, что было очевидно с самого начала: всадники ушли той же дорогой, что и прибыли. Небось подарочек ему, Оболонскому, чтобы еще больше запутать, задержать в пути. Что и случилось. Кардашев опережал его по меньшей мере на пару часов, а это могло оказаться фатальным.

Это жара, это все проклятая жара, с неудовольствием думал Константин, с тоской глядя в безоблачное синее небо и позволяя пробиться в сознание тоненькой и робкой мерзкой мыслишке о том, что лучшее, что он сейчас может сделать, так это отступить, послать всех подальше, пусть сами разбираются и выкручиваются, раз отказываются от его помощи. Очень трудным был этот последний месяц, чтобы играть в глупые игры с великовозрастным недорослем, который полагает себя слишком взрослым, умным и умелым.

Наедине с самим собой Оболонский иногда мог себе позволить быть ворчливым и недовольным, но только недолго: тратить силы на такие пустяки, как чувства, сожаления или жалость, было излишней, ненужной роскошью.

Тауматург миновал густой подлесок, едва продравшись сквозь спутанные ветви невысокого ольшаника, проехался по полоске соснового бора, до одури пахнущего распаренной смолой, и оказался у края широкой балки, на заросшем высокой осокой дне которой лежало маленькое полукруглое озерцо, с юга обрамленное рядом старых корявых ив. Черноту застоявшихся вод озерца, става по-здешнему, не перебивала даже отраженная синь неба. На другом конце балки, вдали, за лесом-парком, угадывались очертания дома Меньковича.

Константин внимательно осмотрелся. На краю балки он был заметен как одинокое дерево в поле, однако только так он мог видеть все, что происходило внизу. Найти людей Кардашева оказалось не легко, но все же возможно. Он не увидел, а скорее почуял застывшие силуэты в осоке недалеко от става, однако даже превосходная высотная позиция, занятая им, не помогла определить, кто из них и где притаился – маскировка была великолепной. Прятались они явно не от лозника, поскольку для нечисти их скрытность не помеха: человека те чуют за полверсты, а то и больше. На то и расчет? Ловля на живца?

Интересное место выбрал Хозяин для встречи, думал Оболонский и даже восхищался предусмотрительностью противника. Основные воздушные потоки скользили над ставом, почти не касаясь его, обходя стороной, теряя свою силу, земля изгибалась в том месте, где проваливалась озером, неправильными изломанными линиями, огонь здесь почти бессилен, а вот вода… Воды здесь было более, чем достаточно, она явно превалировала над остальными стихиями и была сильна. Однако вода не была стихией Оболонского, а значит, преимуществом это не будет. Неизвестный колдун-Хозяин (или все-таки тауматург?) умело избегал того, чтобы кто-то другой попытался бы воздействовать на его подручных и даже на него самого. И эта предусмотрительность еще больше беспокоила Оболонского. Он не собирался переоценивать противника, но недооценить было бы куда фатальнее. Уж лучше быть готовым к худшему, к тому, что пресловутый Хозяин сильный и изощренный тауматург, чем посчитать его просто удачливым полуграмотным фером…

А память раз за разом услужливо подсовывала образ озадаченного всклокоченного человека, увиденного рядом с полуразрушенной башней в имении Меньковича. Оболонский весьма неплохо его знал, потому и тревожился.

Это был Мартин Гура, бывший тау-магистр, обвиненный в практиковании черной магии и не так давно публично лишенный не просто магической степени и всяческих регалий, но и права в дальнейшем заниматься магией в любом виде. Судебный процесс, насколько помнил Оболонский, еще не закончился, хотя продолжался уже больше двух лет – обвиненный подал очередную апелляцию, однако опального тауматурга все равно отправили в Трагану, в знаменитые на весь мир темницы, где так удобно держать магов. Так что же Мартин Гура делает здесь? Как он оказался на свободе?

Мог ли он быть искомым Хозяином? Вполне. Оболонскому доводилось видеть последствия некоторых опытов опального тау-магистра. В них было столько же гениальности, сколько безумия. Казалось, Гуру вовсе не волнует, какой ценой будет получен результат, главное, чтобы он был. А из этого напрашивались отнюдь не радужные выводы. Цепной оборотень вполне мог быть его творением, и ведьмаки, ставшие у него на пути, могли поплатиться за свое вмешательство не просто обычным испугом – Гура был силен и изобретателен. Но повелевать водными тварями? Проблематично. Гура терпением никогда не отличался. Впрочем, это могло означать как то, что Константин не слишком хорошо знал Мартина, так и то, что тот сильно изменился. Темницы кого хочешь научат терпению.

Так что же за ловушка ждет ведьмаков на ставе? И как ее предотвратить?

Оболонский спешился, спрятал коня в перелеске. Оставаться наверху было нельзя – слишком далеко от става, спускаться вниз – значило потерять обзор, который закрывала высокая осока в человеческий рост и низкие шапки молодых ив. И все-таки выбора не было. Как и времени. Он и так слишком запоздал на место встречи, а на подготовку уйдет слишком много драгоценных минут.

Оболонский нашел подходящую полянку где-то на середине пути между сосновым бором и ставом, на небольшом ровном пятачке-пригорке в низком перелеске. Расчистил пространство от травы, обнажая высушенную до рыхлой серой пыли землю и прихлопывая ее ладонью. Аккуратно выложил из карманов нужные ингредиенты, сложив их в теньке под кустом ракитника. Внимательно осмотрелся по сторонам, вслушиваясь в близкие и далекие лесные звуки, еще раз задумчиво глянул в ослепительно синее небо и принялся вычерчивать прямые ровные линии мелким кристаллическим песком. Фигура, которую он рисовал, была довольно простой, но легче от этого не становилось: сложность была именно в том, чтобы сделать линии ровными и одинаковыми по толщине, но попробуйте сделать это на кочках и ямках? Константин долго ползал по земле, подрезая ножом неровности на почве и ладонью выравнивая поверхность под магическую фигуру. Это занимало много времени, но обеспечивало необходимую точность волшбы. С сомнением оглядел полученное творение – шансов на успех было не очень много, но даже ими следовало пользоваться с умом.