– У самих револьверы найдутся… – пробормоталПолиграф, но очень вяло и вдруг, изловчившись, брызнул в дверь.

– Берегитесь! – донёсся ему вдогонкуБорменталевский крик.

Ночь и половину следующего дня висела, кактуча перед грозой, тишина.

Все молчали. Но на следующий день, когдаПолиграф Полиграфович, которого утром кольнуло скверное предчувствие, мрачныйуехал на грузовике к месту службы, профессор Преображенский в совершеннонеурочный час принял одного из своих прежних пациентов, толстого и рослогочеловека в военной форме.

Тот настойчиво добивался свидания и добился.Войдя в кабинет, он вежливо щёлкнул каблуками к профессору.

– У вас боли, голубчик, возобновились? –спросил осунувшийся Филипп Филиппович, – садитесь, пожалуйста.

– Мерси. Нет, профессор, – ответил гость,ставя шлем на угол стола, я вам очень признателен… Гм… Я приехал к вам подругому делу, Филипп Филиппович… Питая большое уважение… Гм… Предупредить.Явная ерунда. Просто он прохвост… – Пациент полез в портфель и вынул бумагу, –хорошо, что мне непосредственно доложили…

Филипп Филиппович оседлал нос пенсне поверхочков и принялся читать.

Он долго бормотал про себя, меняясь в лицекаждую секунду. «…А также угрожая убить председателя домкома товарища Швондера,из чего видно, что хранит огнестрельное оружие. И произносит контрреволюционныеречи, даже Энгельса приказал своей социалприслужнице Зинаиде ПрокофьевнеБуниной спалить в печке, как явный меньшевик со своим ассистентом БорменталемИваном Арнольдовичем, который тайно не прописанный проживает у него в квартире.Подпись заведующего подотделом очистки П. П. Шарикова – удостоверяю.Председатель домкома Швондер, секретарь Пеструхин».

– Вы позволите мне это оставить у себя? –спросил Филипп Филиппович, покрываясь пятнами, – или, виноват, может быть, этовам нужно, чтобы дать законный ход делу?

– Извините, профессор, – очень обиделсяпациент, и раздул ноздри, – вы действительно очень уж презрительно смотрите нанас. Я… – И тут он стал надуваться, как индейский петух.

– Ну, извините, извините, голубчик! –забормотал Филипп Филиппович, простите, я право, не хотел вас обидеть.Голубчик, не сердитесь, меня он так задёргал…

– Я думаю, – совершенно отошёл пациент, – нокакая всё-таки дрянь! Любопытно было бы взглянуть на него. В Москве прямолегенды какие-то про вас рассказывают…

Филипп Филиппович только отчаянно махнулрукой. Тут пациент разглядел, что профессор сгорбился и даже как будто поседелза последнее время.

* * *

Преступление созрело и упало, как камень, какэто обычно и бывает. С сосущим нехорошим сердцем вернулся в грузовике ПолиграфПолиграфович.

Голос Филиппа Филипповича пригласил его всмотровую. Удивлённый Шариков пришёл и с неясным страхом заглянул в дуло налице Борменталя, а затем на Филиппа Филипповича. Туча ходила вокруг ассистентаи левая его рука с папироской чуть вздрагивала на блестящей ручке акушерскогокресла.

Филипп Филиппович со спокойствием оченьзловещим сказал:

– Сейчас заберите вещи: брюки, пальто, всё,что вам нужно, – и вон из квартиры!

– Как это так? – искренне удивился Шариков.

– Вон из квартиры – сегодня, – монотонноповторил Филипп Филиппович, щурясь на свои ногти.

Какой-то нечистый дух вселился в ПолиграфаПолиграфовича; очевидно, гибель уже караулила его и срок стоял у него заплечами. Он сам бросился в объятия неизбежного и гавкнул злобно и отрывисто:

– Да что такое в самом деле! Что, я управы,что ли, не найду на вас? Я на 16 аршинах здесь сижу и буду сидеть.

– Убирайтесь из квартиры, – задушенно шепнулФилипп Филиппович.

Шариков сам пригласил свою смерть. Он подняллевую руку и показал Филиппу Филипповичу обкусанный с нестерпимым кошачьимзапахом – шиш. А затем правой рукой по адресу опасного Борменталя из карманавынул револьвер. Папироса Борменталя упала падучей звездой, а через несколькосекунд прыгающий по битым стёклам Филипп Филиппович в ужасе метался от шкафа ккушетке. На ней распростёртый и хрипящий лежал заведующий подотделом очистки, ана груди у него помещался хирург Борменталь и душил его беленькой малойподушкой.

Через несколько минут доктор Борменталь с несвоим лицом прошёл на передний ход и рядом с кнопкой звонка наклеил записку:

«Сегодня приёма по случаю болезни профессора –нет. Просят не беспокоить звонками».

Блестящим перочинным ножичком он перерезалпровод звонка, в зеркале осмотрел поцарапанное в кровь своё лицо и изодранные,мелкой дрожью прыгающие руки. Затем он появился в дверях кухни и насторожённымголосом Зине и Дарье Петровне сказал:

– Профессор просит вас никуда не уходить изквартиры.

– Хорошо, – робко ответили Зина и ДарьяПетровна.

– Позвольте мне запереть дверь на чёрный ход изабрать ключ, – заговорил Борменталь, прячась за дверь в стене и прикрываяладонью лицо – это временно, не из недоверия к вам. Но кто-нибудь придёт, а выне выдержите и откроете, а нам нельзя мешать. Мы заняты.

– Хорошо, – ответили женщины и сейчас же сталибледными. Борменталь запер чёрный ход, запер парадный, запер дверь из коридорав переднюю и шаги его пропали у смотровой.

Тишина покрыла квартиру, заползла во все углы.Полезли сумерки, скверные, насторожённые, одним словом мрак. Правда,впоследствии соседи через двор говорили, что будто бы в окнах смотровой,выходящих во двор, в этот вечер горели у Преображенского все огни, и даже будтобы они видели белый колпак самого профессора… Проверить трудно. Правда, и Зина,когда уже кончилось, болтала, что в кабинете у камина после того, какБорменталь и профессор вышли из смотровой, её до смерти напугал ИванАрнольдович.

Якобы он сидел в кабинете на корточках и жёг вкамине собственноручно тетрадь в синей обложке из той пачки, в которойзаписывались истории болезни профессорских пациентов! Лицо будто бы у докторабыло совершенно зелёное и всё, ну, всё… Вдребезги исцарапанное. И ФилиппФилиппович в тот вечер сам на себя не был похож. И ещё что… Впрочем, может быть,невинная девушка из пречистенской квартиры и врёт…

За одно можно поручиться: в квартире в этотвечер была полнейшая и ужаснейшая тишина.