Очень возможно, что высокоученый человек её иразглядел. По крайней мере, вдоволь насмотревшись на придаток мозга, он банкуспрятал в шкаф, запер его на ключ, ключ положил в жилетный карман, а самобрушился, вдавив голову в плечи и глубочайше засунув руки в карманы пиджака,на кожу дивана. Он долго палил вторую сигару, совершенно изжевав её конец, и,наконец, в полном одиночестве, зелено окрашенный, как седой Фауст, воскликнул:

– Ей-богу, я, кажется, решусь.

Никто ему не ответил на это. В квартирепрекратились всякие звуки. В обуховом переулке в одиннадцать часов, какизвестно, затихает движение.

Редко-редко звучали отдалённые шагизапоздавшего пешехода, они постукивали где-то за шторами и угасали. В кабинетенежно звенел под пальцами Филиппа Филипповича репетитор в карманчике… Профессорнетерпеливо поджидал возвращения доктора Борменталя и Шарикова из цирка.

Неизвестно, на что решился Филипп Филиппович.Ничего особенного в течение следующей недели он не предпринимал и, может быть,вследствие его бездействия, квартирная жизнь переполнилась событиями.

Дней через шесть после истории с водой и котомиз домкома к Шарикову явился молодой человек, оказавшийся женщиной, и вручилему документы, которые Шариков немедленно заложил в карман и немедленно послеэтого позвал доктора Борменталя.

– Борменталь!

– Нет, уж вы меня по имени и отчеству,пожалуйста, называйте!

Отозвался Борменталь, меняясь в лице.

Нужно заметить, что в эти шесть дней хирургухитрился восемь раз поссориться со своим воспитанником. И атмосфера вобуховских комнатах была душная.

– Ну и меня называйте по имени и отчеству! –совершенно основательно ответил Шариков.

– Нет! – загремел в дверях Филипп Филиппович,– по такому имени и отчеству в моей квартире я вас не разрешу называть. Есливам угодно, чтобы вас перестали именовать фамильярно «Шариков», и я и докторБорменталь будем называть вас «господин Шариков».

– Я не господин, господа все в Париже! –отлаял Шариков.

– Швондерова работа! – кричал ФилиппФилиппович, – ну, ладно, посчитаюсь я с этим негодяем. Не будет никого, кромегоспод, в моей квартире, пока я в ней нахожусь! В противном случае или я или выуйдёте отсюда и, вернее всего, вы. Сегодня я помещу в газетах объявление и,поверьте, я вам найду комнату.

– Ну да, такой я дурак, чтобы я съехал отсюда,– очень чётко ответил Шариков.

– Как? – спросил Филипп Филиппович и до тогоизменился в лице, что Борменталь подлетел к нему и нежно и тревожно взял его зарукав.

– Вы, знаете, не нахальничайте, мосье Шариков!– Борменталь очень повысил голос. Шариков отступил, вытащил из кармана трибумаги: зелёную жёлтую и белую и, тыча в них пальцами, заговорил:

– Вот. Член жилищного товарищества, и площадьмне полагается определённо в квартире номер пять у ответственного съёмщикаПреображенского в шестнадцать квадратных аршин, – Шариков подумал и добавилслово, которое Борменталь машинально отметил в мозгу, как новое благоволите.

Филипп Филиппович закусил губу и сквозь неёнеосторожно вымолвил:

– Клянусь, что я этого Швондера в конце концовзастрелю.

Шариков в высшей степени внимательно и остропринял эти слова, что было видно по его глазам.

– Филипп Филиппович, vorsichtig… –предостерегающе начал Борменталь.

– Ну, уж знаете… Если уж такую подлость!.. –вскричал Филипп Филиппович по-русски. – Имейте в виду, Шариков… Господин, чтоя, если вы позволите себе ещё одну наглую выходку, я лишу вас обеда и вообщепитания в моём доме. 16 аршин – это прелестно, но ведь я вас не обязан кормитьпо этой лягушечьей бумаге!

Тут Шариков испугался и приоткрыл рот.

– Я без пропитания оставаться не могу, –забормотал он, – где же я буду харчеваться?

– Тогда ведите себя прилично! – в один голосзаявили оба эскулапа.

Шариков значительно притих и в тот день непричинил никакого вреда никому, за исключением самого себя: пользуясь небольшойотлучкой Борменталя, он завладел его бритвой и распорол себе скулы так, чтоФилипп Филиппович и доктор Борменталь накладывали ему на порез швы, отчегоШариков долго выл, заливаясь слезами.

Следующую ночь в кабинете профессора в зелёномполумраке сидели двое – сам Филипп Филиппович и верный, привязанный к немуБорменталь. В доме уже спали. Филипп Филиппович был в своём лазоревом халате икрасных туфлях, а Борменталь в рубашке и синих подтяжках. Между врачами накруглом столе рядом с пухлым альбомом стояла бутылка коньяку, блюдечко слимоном и сигарный ящик. Учёные, накурив полную комнату, с жаром обсуждалипоследние события: этим вечером Шариков присвоил в кабинете Филиппа Филипповичадва червонца, лежавшие под пресс-папье, пропал из квартиры, вернулся поздно исовершенно пьяный. Этого мало. С ним явились две неизвестных личности, шумевшихна парадной лестнице и изъявивших желание ночевать в гостях у Шарикова.Удалились означенные личности лишь после того, как Фёдор, присутствовавший приэтой сцене в осеннем пальто, накинутом сверх белья, позвонил по телефону в 45отделение милиции. Личности мгновенно отбыли, лишь только Фёдор повесил трубку.Неизвестно куда после ухода личностей задевалась малахитовая пепельница сподзеркальника в передней бобровая шапка Филиппа Филипповича и его же трость,на каковой трости золотой вязью было написано: «Дорогому и уважаемому ФилиппуФилипповичу благодарные ординаторы в день …», дальше шла римская цифра X.

– Кто они такие? – наступал Филипп Филиппович,сжимая кулаки на Шарикова.

Тот, шатаясь и прилипая к шубам, бормоталнасчёт того, что личности ему неизвестны, что они не сукины сыны какие-нибудь,а – хорошие.

– Изумительнее всего, что ведь они же обапьяные… Как же они ухитрились? – поражался Филипп Филиппович, глядя на то местов стойке, где некогда помещалась память юбилея.

– Специалисты, – пояснил Фёдор, удаляясь спатьс рублём в кармане.

От двух червонцев Шариков категорическиотперся и при этом выговорил что-то неявственное насчёт того, что вот, мол, онне один в квартире.

– Ага, быть может, это доктор Борментальсвистнул червонцы? – осведомился Филипп Филиппович тихим, но страшным по оттенкуголосом.

Шариков качнулся, открыл совершеннопосоловевшие глаза и высказал предположение:

– А может быть, Зинка взяла…