– Минуточку, – вдруг насторожился Борменталь ишагнул к двери. Шаги слышались явственно и приблизились к кабинету. Кроме того,бубнил голос Борменталь распахнул двери и отпрянул в изумлении. Совершеннопоражённый Филипп Филиппович застыл в кресле.

В освещённом четырехугольнике коридорапредстала в одной ночной сорочке Дарья Петровна с боевым и пылающим лицом. Иврача и профессора ослепило обилие мощного и, как от страху показалось обоим,совершенно голого тела. В могучих руках Дарья Петровна волокла что-то, и это«что-то», упираясь, садилось на зад и небольшие его ноги, крытые чёрным пухом,заплетались по паркету. «Что-то», конечно, оказалось Шариковым, совершеннопотерянным, всё ещё пьяненьким, разлохмаченным и в одной рубашке.

Дарья Петровна, грандиозная и нагая, тряхнулаШарикова, как мешок с картофелем, и произнесла такие слова:

– Полюбуйтесь, господин профессор, на нашеговизитёра Телеграфа Телеграфовича. Я замужем была, а Зина – невинная девушка.Хорошо, что я проснулась.

Окончив эту речь, Дарья Петровна впала всостояние стыда, вскрикнула, закрыла грудь руками и унеслась.

– Дарья Петровна, извините ради бога, –опомнившись, крикнул ей вслед красный Филипп Филиппович.

Борменталь повыше засучил рукава рубашки идвинулся к Шарикову.

Филипп Филиппович заглянул ему в глаза иужаснулся.

– Что вы, доктор! Я запрещаю…

Борменталь правой рукой взял Шарикова зашиворот и тряхнул его так, что полотно на сорочке спереди треснуло.

Филипп Филиппович бросился наперерез и сталвыдирать щуплого Шарикова из цепких хирургических рук.

– Вы не имеете права биться! – полузадушенныйкричал Шариков, садясь наземь и трезвея.

– Доктор! – вопил Филипп Филиппович.

Борменталь несколько пришёл в себя и выпустилШарикова, после чего тот сейчас же захныкал.

– Ну, ладно, – прошипел Борменталь, – подождёмдо утра. Я ему устрою бенефис, когда он протрезвится.

Тут он ухватил Шарикова под мышки и поволокего в приёмную спать.

При этом Шариков сделал попытку брыкаться, ноноги его не слушались.

Филипп Филиппович растопырил ноги, отчеголазоревые полы разошлись, возвёл руки и глаза к потолочной лампе в коридоре имолвил:

– Ну-ну…

Бенефис Шарикова, обещанный докторомБорменталем, не состоялся, однако, на следующее утро по той причине, чтоПолиграф Полиграфович исчез из дома. Борменталь пришёл в яростное отчаяние,обругал себя ослом за то, что не спрятал ключ от парадной двери, кричал, чтоэто непростительно, и кончил пожеланием, чтобы Шариков попал под автобус.Филипп Филиппович сидел в кабинете, запустив пальцы в волосы, и говорил:

– Воображаю, что будет твориться на улице…Вообража-а-ю. «От Севильи до Гренады», боже мой.

– Он в домкоме ещё может быть, – бесновалсяБорменталь и куда-то бегал.

В домкоме он поругался с председателемШвондером до того, что тот сел писать заявление в народный суд Хамовническогорайона, крича при этом, что он не сторож питомца профессора Преображенского,тем более, что этот питомец Полиграф не далее, как вчера, оказался прохвостом,взяв в домкоме якобы на покупку учебников в кооперативе 7 рублей.

Фёдор, заработавший на этом деле три рубля,обыскал весь дом сверху до низу. Нигде никаких следов Шарикова не было.

Выяснилось только одно – что Полиграф отбыл нарассвете в кепке, в шарфе и пальто, захватив с собой бутылку рябиновой вбуфете, перчатки доктора Борменталя и все свои документы. Дарья Петровна иЗина, не скрывая, выразили свою бурную радость и надежду, что Шариков больше невернётся. У Дарьи Петровны Шариков занял накануне три рубля пятьдесят копеек.

– Так вам и надо! – рычал Филипп Филиппович,потрясая кулаками. Целый день звенел телефон, звенел телефон на другой день.Врачи принимали необыкновенное количество пациентов, а на третий день вплотнуювстал в кабинете вопрос о том, что нужно дать знать в милицию, каковая должнаразыскать Шарикова в московском омуте.

И только что было произнесено слово «милиция»,как благоговейную тишину обухова переулка прорезал лай грузовика и окна в домедрогнули.

Затем прозвучал уверенный звонок, и ПолиграфПолиграфович вошёл с необычайным достоинством, в полном молчании снял кепку,пальто повесил на рога и оказался в новом виде. На нём была кожаная куртка счужого плеча, кожаные же потёртые штаны и английские высокие сапожки сошнуровкой до колен. Неимоверный запах котов сейчас расплылся по всей передней.

Преображенский и Борменталь точно по командескрестили руки на груди, стали у притолоки и ожидали первых сообщений отПолиграфа Полиграфовича.

Он пригладил жёсткие волосы, кашлянул иосмотрелся так, что видно было: смущение Полиграф желает скрыть при помощиразвязности.

– Я, Филипп Филиппович, – начал он наконецговорить, – на должность поступил.

Оба врача издали неопределённый сухой звукгорлом и шевельнулись.

Преображенский опомнился первый, руку протянули молвил:

– Бумагу дайте.

Было напечатано: «Предъявитель сего товарищПолиграф Полиграфович Шариков действительно состоит заведующим подотделомочистки города Москвы от бродячих животных (котов и пр.) В отделе МКХ».

– Так, – тяжело молвил Филипп Филиппович, –кто же вас устроил? Ах, впрочем я и сам догадываюсь.

– Ну, да, Швондер, – ответил Шариков.

– Позвольте вас спросить – почему от вас такотвратительно пахнет?

Шариков понюхал куртку озабоченно.

– Ну, что ж, пахнет… Известно: поспециальности. Вчера котов душили, душили…

Филипп Филиппович вздрогнул и посмотрел наБорменталя. Глаза у того напоминали два чёрных дула, направленных на Шарикова вупор. Без всяких предисловий он двинулся к Шарикову и легко и уверенно взял егоза глотку.

– Караул! – пискнул Шариков, бледнея.

– Доктор!

– Ничего не позволю себе дурного, ФилиппФилиппович, – не беспокойтесь, – железным голосом отозвался Борменталь изавопил:

– Зина и Дарья Петровна!

Те появились в передней.