И для некоторых людей безбрачие – это не борьба, точно так же, как пост не является одинаковой борьбой для всех… или отказ от денег, или от свободного времени, или от избыточного сна, или… или… ты понимаешь, о чем я? Жизнь, посвященная Богу, – это жизнь, в которой ты отказываешься от личных желаний ради служения Ему, и отказ от секса не особо отличается от бедности, уединения или сна.

– И, – добавляет мой брат, – не всегда легко распознать Божьи желания относительно нас. Потому что Он или Она хочет, чтобы мы были полноценными людьми и любили друг друга, как полноценные люди, и это принимает столько различных форм, сколько можно себе представить. Ты можешь посвятить свою жизнь Богу и заниматься сексом семь раз в день. Можешь посвятить свою жизнь Богу и уйти жить в пещеру на всю оставшуюся жизнь. Ни один из способов не святее другого, потому что, несмотря ни на что, наши тела святы и наши жизни святы. Монашество и мирская жизнь – это просто разные способы любить одного и того же Бога и показывать Его любовь к миру.

– Тайлер, это не ответ.

– Знаю.

– Серьезно.

– Просто ответа не существует, – говорит он. – По крайней мере, ни одного, который я мог бы тебе дать. Однако у меня есть кое-какой совет.

– Как ты можешь еще что-то сказать после всего этого?

– Ха-ха. Но вот тебе мой совет: не впутывай Зенни в свою историю с Лиззи, ладно? Это нечестно по отношению к ней, и на самом деле это нечестно и по отношению к тебе тоже.

Я хочу возразить ему, хочу сказать, что, естественно, я этого не делаю, что не втягиваю пережитое с Лиззи в данную ситуацию, но не могу произнести ни слова.

Потому что это не правда.

Это мир, отличный от того, где была Лиззи, и все же здесь есть и молодая женщина, и младшая сестра, и католическая церковь, и секс, и я не могу притворяться, что мои прежние страхи причинить ей боль или открыть что-то чудовищное о себе не связаны с тем, что это случилось с Лиззи. После смерти сестры я отказался посещать сеансы терапии. Я был молод, упрям и уверен, что мне это не нужно. Вместо этого похоронил боль и гнев с помощью выпивки, секса и погони за деньгами.

И вот так сюрприз, мое решение аукнулось мне.

– Хорошо, – наконец соглашаюсь я. – Ладно. Я не буду.

– Отлично. Она заслуживает того, чтобы к ней относились как к индивидуальности, а не рассматривали как замену той девушки, которая умерла четырнадцать лет назад.

– Фу, хватит умничать.

– Я ведь говорил тебе – не спорь с теологом.

– Да, да.

Мы прощаемся и вешаем трубки, а потом я смотрю на часы и вижу, что пора ехать на семейный ужин. Отправляю сообщение Эйдену, чтобы убедиться, что он придет, а затем направляюсь к двери.

X

Голосовое сообщение, 19:23:

«Шон…

Привет, это Зенни. Не знаю, есть ли у тебя мой номер, и поэтому не была уверена, догадаешься ли ты, что это я, и я… э-э-э… теперь несу чушь, прости. На самом деле даже вроде как обрадовалась, когда ты не взял трубку, потому что легче говорить в пустоту, чем непосредственно с тобой, особенно когда твой голос делает такое. Ну, знаешь? Когда он становится низким, хриплым и слегка грубоватым, как будто ты уже в постели. Ты это специально делаешь?

Э-э-э… я не поэтому тебе позвонила. Не для того, чтобы поговорить о твоем голосе.

Я звонила, чтобы поговорить обо мне.

Вернувшись сегодня домой, я стала перелистывать свой молитвенный дневник. Его мне велит вести моя наставница, и в течение последнего года я добросовестно это делала. В мельчайших подробностях скрупулезно делала записи, но, даже несмотря на это, понимаю, что чего-то не хватает.

Открытости.

Ты знаешь мою семью, знаешь моих родителей. Папа – доктор Джереми Айверсон, главный врач лучшей городской клинической больницы, а мама – достопочтенная Летиция Айверсон, и они хотели, чтобы я стала тем, кем захочу, когда вырасту… главное, чтобы выбор пал на профессию врача или юриста.

Поэтому, когда я выбрала сестринское дело и акушерство, а затем решила, что хочу быть сестрой-акушеркой и посвятить себя Богу, они ужасно расстроились. Частные школы, вечера, организованные в рамках фонда Джека и Джилл, – все это должно было сформировать определенный тип молодой чернокожей женщины, но я хотела быть совсем другой.

Я понимала, что разочарую их, и, наверное, поэтому стала немного упрямой и ершистой. Но впервые в жизни я выбирала что-то именно для себя, понимаешь? Когда дело касалось школы, одежды и даже моих первых парней, я старалась сделать все, чтобы мои родители оставались довольными, хотела заслужить их одобрение. И только когда увидела заявление на зачисление в Спелманский колледж, которое дала мне мама, поняла, насколько ограниченным стал мой выбор. Мама там училась, поэтому и я тоже должна была закончить Спелман. Папа на втором курсе учился за границей, так что для меня была подготовлена та же участь. Мне давался один год, чтобы выбрать юридическое или медицинское направление, и, предполагалось, что я буду встречаться с парнем из колледжа Морхауз и буду католичкой, но без фанатизма. А еще буду работать добровольцем в одной благотворительной и одной политической кампаниях, но они должны относиться к общенациональным заведениям…

Понимаешь? Чувствуешь? Похоже, мою жизнь уже полностью распланировали за меня, а я еще даже не начала ее проживать, и я загибалась под тяжестью будущей Зенни, Зенобии Айверсон, какой все хотели меня видеть. Но потом я поняла, что есть один человек, который хотел бы для меня другого, чтобы я нашла свой собственный путь и то, что заставило бы мою душу петь от волнения.

Я знаю, ты неверующий, поэтому не стану вдаваться в подробности, за исключением того, что, возможно, именно в тот момент я по-настоящему осознала Бога. Бог больше не был просто словом, причиной вставать каждое воскресенье и сидеть в первом ряду. Не просто какая-то теория, которой пользовались в католической средней школе для девочек, где я училась, и на благотворительных мероприятиях, которые помогали организовывать мои родители. Он или Она стали для меня реальными. Я чувствовала Его или Ее, или Их – или какое бы ни было подходящее местоимение, – могла ощущать присутствие Бога, похожее на легкое прикосновение подушечек пальцев. Могла слышать Божественный шепот из другой комнаты.

Вот только в какой-то момент все изменилось, и я