туда, и ей начнут рассказывать о болевом пороге, побочных эффектах и тому подобном, но вместо этого они обсуждали мамины цели и приоритеты. Что для нее важно в последние дни жизни. Как она представляет себе свою смерть.

Заливаю начинку в запеканку, накрываю ее, возможно, неготовым тестом и отправляю в духовку. Затем поворачиваюсь к Зенни, которая внимательно наблюдает за мной.

– Тебе тяжело было об этом слушать? – интересуется она. – О том, как твоя мама говорила о смерти?

Я до сих пор помню кабинет врача, не приемную, а настоящий кабинет, уставленный книгами и фотографиями его семьи.

«Я просто не хочу испытывать боль», – сказала мама, и ее голос дрогнул, когда мой отец закрыл лицо руками. Это все.

– Да, – ответил я. – Было тяжело. Но оно того стоило. Уверяю тебя, я не собирался переводить разговор на грустную тему онкологии, потому что речь о нас и о более веселых вещах.

– Так кто из нас врач, а кто пациент?

Продолжая разговор, я начинаю убирать наведенный бардак.

– Думаю, что каждый из нас и врач, и пациент. И то и другое одновременно. Нам нужно выяснить, что важно для каждого из нас, каковы наши приоритеты. И еще нам нужно поговорить о границах, о том, чего мы не будем делать и от чего не откажемся, а также обговорить прочие детали, например, наши графики и тому подобное. Будет неловко, и некоторые вещи могут показаться слишком личными для двух людей, которые не очень хорошо знают друг друга, как и в случае с врачом паллиативной помощи и его пациентом, но таким образом мы начинаем с важной для нас информации.

– Хорошо. – Она согласно кивает, но при этом сильно прикусывая внутреннюю сторону щеки. – Ты начнешь первым.

– Я первый. Ладно. – Я смотрю на нее, все еще отскребая что-то от столешницы. – Самое важное для меня – это обеспечить твою безопасность, – говорю ей. – Я пообещал это твоему брату, и кроме того, я… я не смогу спокойно жить, если обижу тебя. Не могу отрицать, что хочу этого, хочу тебя, но это не может быть достигнуто любой ценой.

Молчание. Ее глаза прикованы к моим, на шее пульсирует венка.

– Хорошо, – наконец шепчет она.

– Зенни, прежде чем мы продолжим, мне нужно знать… Ты девственница?

Она смотрит на потолок и моргает.

– Вроде того?

Я заканчиваю уборку, бросаю губку в раковину и наклоняюсь вперед, опираясь локтями на гранитную столешницу.

– Объясни, что значит «вроде того».

– Ну, наверное, я должна сказать, что думаю по поводу девственности. Это нечто субъективное, придуманное мужчинами как система контроля женщин. И еще это гетеронормативно и ограниченно. Почему определенные половые акты сохраняют девственность, а другие ее отнимают? Если, например, я использую фаллоимитатор каждую ночь, но ни разу не трахалась с мужчиной? Почему анальный секс не считается? А что, если бы я была с кем-то и проникновение было бы невозможно по ряду биологических, эмоциональных или личных причин, сделало бы это наш секс менее значимым? Я навсегда осталась бы девственницей?

Я открываю и закрываю рот, потеряв дар речи, и мне немного стыдно за то, что на самом деле никогда так серьезно не задумывался о понятии девственности.

– Если мы про общепринятое понимание девственности, в старших классах у меня был парень, и я решила заняться с ним сексом, но в какой-то момент передумала, он остановился, и на этом все закончилось.

Я замечаю, как легко Зенни может произносить такие слова, как «трахаться», когда говорит о чем-то гипотетическом, но когда речь заходит о ней и о реальной жизни, она использует выражение «половой акт».

Я решаю отложить это на потом и спрашиваю:

– Это происходило по обоюдному согласию?

Мне не нравится, как она колеблется, прежде чем кивнуть, но все-таки кивает. Медленно.

– Мы можем поговорить об этом более подробно? Я не буду настаивать, если ты предпочтешь оставить все в прошлом, но для целей твоего «исследования» было бы полезно узнать, что будет для тебя новым опытом, а что вызовет негативные ассоциации. – Под конец мои слова звучат больше как вопрос, потому что я действительно не хочу на нее давить. Но при этом хочу позаботиться о ней и познакомить с тем, что доставляет наслаждение, которого она еще не испытывала, а это значит, мне не помешает узнать о ее прошлом.

Зенни выдыхает, но вид у нее решительный, а не встревоженный.

– Да, мы можем поговорить об этом, мне просто неловко, как ты и предупреждал.

– Ты не будешь против, если я буду обнимать тебя, пока мы говорим об этом?

Она прикусывает губу, стараясь скрыть радость, промелькнувшую на лице.

– Нет, – тихо соглашается она. – Я не против.

Я обхожу кухонный островок и снова становлюсь между ее ног, но на этот раз лишь на мгновение. Затем подхватываю ее за бедра и несу к одному из диванов.

Она взвизгивает от удивления, но крепко сжимает ноги вокруг моей талии и обвивает руками за шею. И внезапно у меня возникает желание держать ее вот так вечно – в плену ее бедер, слегка возвышающуюся надо мной и смеющуюся.

Я устраиваюсь на диване, удерживая ее на коленях, но на почтительном расстоянии от своего нетерпеливого члена. Я хочу, чтобы мы были рядом, вроде как обнимаясь, и я мог прикасаться к ней, говорить с ней и поддерживать ее, но при этом она в любой момент могла легко отстраниться или пересесть.

– Вот так разговаривают парочки? – шепчет она, глядя на меня сверху вниз, и улыбка все еще не сходит с ее лица. – Так ты разговариваешь со всеми своими женщинами?

Я провожу пальцем по ее подбородку.

– Понятия не имею, как разговаривают пары, – отвечаю я. – У меня никогда не было отношений. И нет, я никогда так не разговариваю с женщинами.

Она снова выгибает бровь, как кинозвезда.

– Это потому, что ты в принципе не разговариваешь с женщинами?

– Не умничай, – говорю я, шутливо ущипнув ее за ягодицу, и ее возбужденный смешок вызывает у меня сожаление, что я не снял с нее джинсы, прежде чем посадить к себе на колени. Я мог бы заставить ее улыбаться гораздо чаще, если бы мне не мешали эти джинсы. – Я разговариваю со многими женщинами. Я даже разговариваю с женщинами, которых трахаю. Хотя обычно, если у меня на коленях сидит женщина, она занята кое-чем другим вместо разговоров.

– Кое-че… – осекается Зенни.

Я улыбаюсь ей.

– С радостью покажу тебе все, что ты можешь делать у меня на коленях помимо разговоров, малышка.

«Шон Белл! Соберись!»