– Я не смогу тебе помочь, – еще полчаса назад твердила я ему, крепко державшему меня, сотрясающуюся от рыданий, в объятиях.

– Мне и не нужно помогать, Мэй, – он, успокаивая, гладил меня по волосам. – Только я сам могу себе помочь, – вздохнул Тони.

– Леон и Алиса… – я так и не смогла закончить вопрос, подавившись новым приступом удушающих слез.

– Нет, – спокойно ответил Тони, – клиника расторгает договор на лечение, если здесь… в общем, если в ее стенах пациенты вступят в половую связь.

– Почему он такой?

– Когда… – Тони помедлил, подбирая правильные фразы. – Точнее, если захочешь узнать, то я все тебе расскажу. Я могу только догадываться о причинах. Но у него есть поставленный Евой диагноз, точно не вспомню, что-то в духе: множественные девиации, включая, садистские наклонности и желание трахать все живое. Да, не очень-то по-научному я запомнил, – он хмыкнул.

Я до крови прикусила нижнюю губу, вспомнив, как жестко Леон изнасиловал меня, а потом ту девушку с красными волосами, привязанную к кровати. Сейчас мне было все равно – по ее желанию или нет – факт оставался фактом: Леон – садист.

– Давай я принесу тебе воды? – спросил Тони. Он хотел отступить на шаг за бутылкой, стоящей на столе, но я крепко вцепилась в него, будто к моменту его возвращения, уже потеряю его, а на его месте окажется Леон. – Мэй… – он снова сочувствующе прижал меня к себе.

– А другие? Они тоже такие?

– Нет, насколько мне известно.

– Хорошо.

Тони отстранился, аккуратно поднял мою голову за подбородок и заглянул в глаза.

– Ты боишься его? – прошептал он. Я кивнула. – Ты… хочешь уйти?

– Да, но не от тебя, – также тихо ответила я.

Мы проносились по заснеженному лесу, по дороге, известной только Тони. Точнее, никакой дороги не было – снегопад стер любые опознавательные знаки и ориентиры, и я не представляла, не заблудились ли мы. Грозная машина истошно заревела, взбираясь в гору. Поскольку мы снизили ход, я осмелилась оглянуться, холмистый ландшафт превратил однородную стену из высоких стволов и заснеженных верхушек сосен в огромное живое мифологические существо, чья шерсть неровно колыхалась вместе с порывами ветра. Когда мы поднялись на вершину, Тони заглушил двигатель.

– Хочешь посмотреть, куда мы едем? – он повернулся ко мне и поднял горнолыжную маску на шлем. Я закивала.

Тони ловко спрыгнул, и подал мне руку. Я осторожно ступила на тонкий снежный слой и заинтересованно подняла голову: сосны образовывали кронами плотный купол и оберегали землю от бесконечного снегопада, оставляя ее едва припорошенной. Мы подошли к краю обрыва, и я ахнула: внизу, метрах в десяти, текла река, скованная с берегов коркой льда. Река делала крутой поворот, огибая холм, на котором мы стояли, образуя живописную излучину.

– Видишь ту рощу? – Тони указал вверх по течению, где тонули в снегу молодые ели. – Мы едем туда.

– Здесь тоже красиво, – я не могла оторвать взгляд от бурного потока под нами, из последних сил сопротивляющегося ледяному прикосновению зимы.

– Здесь ветрено, а там я разведу костер и согрею тебя, – он заключил меня в объятья, теплые и крепкие. – Надо поторопиться, чтобы вернуться до темноты.

Когда мы добрались до ельника, Тони укутал меня в захваченный из клиники плед и принялся разводить костер неподалеку. Пламя разгоралось медленно, нерешительно и все время готово было потухнуть. Но вот стойкий упрямый огонек, наконец, захватил промерзшие ветки, и костер начал гореть в полную силу. Я подошла ближе и присела к самому огню, выставив перед собой окоченевшие руки. Аромат костра на хвойных дровах на миг вернул меня в детство, когда мы с папой коптили дома мясо, привезенное дедушкой из деревни. Наверняка, старенькая коптильня до сих пор хранилась в папином гараже. Я блаженно заулыбалась своим мыслям, не сразу заметив на себе взгляд Тони.

– Ты выглядишь такой умиротворенной, – в уголках глаз Тони появились мои любимые морщинки, которые я не видела много месяцев.

– Навеяло приятные воспоминания.

– Из детства? – предположил он. Я согласилась. – Не хочу разрушать твое внутреннее спокойствие.

– Ты хотел мне рассказать, с чего все началось.

– Это будет невеселая история, Мэй, – задорные морщинки вмиг пропали с лица Тони. Он обошел костер, расчистил заваленное снегом бревно и, присев, подозвал меня. Я устроилась на его коленях и укутала нас пледом. Полгода назад мы, также укрывшись пледом, впервые уснули вместе на крыше дома. Бесконечно далекое, навсегда ушедшее беззаботное время…

– У меня был брат-близнец. Я плохо помню его, он умер, когда мне даже не было трех лет, а в больницу он попал еще раньше, – начал Тони. Никогда прежде он не рассказывал, что тоже рано столкнулся со смертью. Я молча слушала, решив оставить комментарии на потом. – Мама говорила, что мы с ним были очень близки, все делали и всему учились вместе. Потом он резко заболел, мама месяцами пропадала в больницах, оставив меня на отца. А он, не выдерживая морального напряжения, заливал его алкоголем. Я теперь понимаю, что рос сам по себе какое-то время. После смерти Димы мама впала в депрессию, но нашла иной «наркотик». Она полностью ушла в работу, не оставляя времени на семью. Мы с Евой думаем, что именно в тот момент во мне началось разделение. Проводя бесконечные дни наедине с собой, я выдумал себе друга или собеседника – Яна. Он не был оформлен в цельную личность, не имел ни имени, ни внешности, но он был частью меня, его не страшило одиночество, он даже находил его спасительным – только так он мог спокойно фантазировать и рисовать целые миры в голове. Когда же просыпался все еще пьяный отец, время для воображения заканчивалось, и Ян пропадал. Когда мне было семь лет, мама, абсолютно измотанная работой, мужем-алкоголиком, не приносящем ни денег, ни какой-либо пользы, собрала свои и мои вещи и купила билет в один конец. Для меня она обставила все, как «путешествие перед школой». Мы поселились в небольшом деревянном доме на окраине города. Мама с проворностью лисы устроила меня в неплохую школу, до которой приходилось добираться целый час, а сама быстро нашла работу. В деловой хватке ей никогда нельзя было отказать, даже теперь. Так мы и остались вдвоем, я без сожалений вычеркнул из памяти отца, как какой-то нежелательный бесполезный элемент, создававший долгие годы только фоновый шум из пьяного бреда, и Диму, которого уже едва помнил. Я настолько свыкся с одиночеством, что вернувшаяся ко мне мама со своим сопереживанием, интересом к моей жизни и виной за все упущенные годы меня больше настораживала, чем радовала.

Тони заерзал, желая сменить позу. Я так пригрелась, но, как бы мне ни хотелось остаться в тепле его рук, все-таки пришлось подняться. Ветра здесь, как и говорил Тони, почти не было. Он тоже встал, разминая затекшие ноги.

– И вы просто остались здесь с тех пор? А когда появились другие личности?

– Скоро перейдем к ним, нетерпеливая моя, – хмыкнул Тони. – Процесс адаптации был долгим и сложным. Я казался настоящим Маугли в обществе, но мама решила действовать решительно – просто кинула меня на растерзание жестоких детей.