себе ряд особых навыков – при условии, что эти люди смогут получать удовлетворение от мастерства без всеобщих аплодисментов. Я знавал человека, у которого еще в ранней юности отнялись обе ноги, однако он прожил долгую и безмятежно счастливую жизнь; счастья он добился, написав пятитомное исследование о гнили роз – и в этом вопросе, насколько могу судить, всегда был ведущим специалистом. Увы, мне самому не довелось быть знакомым со многими конхиологами, но от других, более удачливых в этом отношении людей я слышал, что изучение ракушек доставляет удовольствие тем, кто этим занимается. Еще я знавал лучшего наборщика на свете, внимания которого искали все те, кто посвятил себя изобретению художественных приемов; он радовался не столько искреннему уважению персон, внимание которых заслужить непросто, сколько самому своему ремеслу, – к слову, нечто похожее можно наблюдать у хороших танцовщиков, которые наслаждаются своим мастерством в танце. Также я знавал наборщиков, которые были специалистами в воспроизведении математических символов, несторианского письма, клинописи или иной письменности, отнюдь не расхожей и трудной в наборе. Не могу сказать, были эти люди счастливы в личной жизни или нет, но в работе они сполна удовлетворяли свои творческие инстинкты.

Принято говорить, что в наш машинный век уже не обрести ту радость мастера от умелого труда, какая была свойственна прежним столетиям. Я вовсе не уверен, что это правда: да, в настоящее время искусный мастер работает в иных условиях, нежели в пору средневековых гильдий, но по-прежнему является ключевой фигурой, совершенно необходимой в машинной экономике. Например, те, кто изготавливает научные инструменты и станки тонкой настройки; проектировщики; самолетные механики, шоферы и множество других, кто выбрал для себя ремесло, в котором можно совершенствоваться практически бесконечно. Сельскохозяйственный работник и крестьянин в сравнительно примитивных сообществах, по моим наблюдениям, счастливы не так сильно, как шофер или машинист. Верно, что труд крестьянина, возделывающего собственную землю, разнообразен: он пашет, сеет, жнет. Но он полагается на милость природы и остро сознает свою зависимость, тогда как тот, кто работает с современными механизмами, понимает их могущество и ощущает себя хозяином, а не рабом сил природы. Конечно, его работа преимущественно скучна с точки зрения многочисленных простых рабочих у станков, повторяющих механические операции снова и снова с минимумом вариаций, но чем скучнее какая-то деятельность, тем вероятнее передоверить ее машине. Предельной целью машинного производства, до которой нам, безусловно, еще очень далеко, является система, где все неинтересное делается машинами, а людям достается труд, подразумевающий разнообразие и инициативу. В таком мире труд будет менее скучным и депрессивным, чем было до сих пор, отсчитывая с изобретения сельского хозяйства. Когда возникло сельское хозяйство, люди добровольно выбрали связанные с ним монотонность и скуку, чтобы сократить риск голодной смерти. Когда они добывали пищу охотой, труд доставлял радость, о чем можно судить из того факта, что богатые по-прежнему предаются сегодня этому занятию – уже для развлечения. Но с изобретением сельского хозяйства человечество вступило в длительный период страданий, нищеты и безумия, от которых освобождается только теперь благодаря полезной деятельности машин. Сентименталистам вольно рассуждать о возвращении к земле и зрелой мудрости философски настроенных крестьян Харди[68], но единственное желание каждого молодого человека в сельской местности состоит в том, чтобы найти работу в городе, где можно не опасаться ветров и непогоды, где одиночество долгих зимних вечеров скрашивается приятной человеческой атмосферой фабрик и кинотеатров. Товарищество и сотрудничество – важные элементы счастья для обычного человека, и в промышленности их обрести проще, чем в сельском хозяйстве.

Вера в дело выступает источником счастья для немалого числа людей. Я говорю не только о революционерах, социалистах, националистах в угнетаемых странах[69] и тому подобных; нет, я думаю и о многих более скромных начинаниях. Люди, которых я знал и которые верили, что англичане – потерянное десятое колено, были почти поголовно счастливы, а у тех, кто верил, будто англичане – единственные потомки колен Ефрема и Манассии, восторг и вовсе не ведал границ[70]. Не призываю читателя разделить эту веру, поскольку я не могу защищать счастье, проистекающее из каких угодно ложных убеждений. По той же причине не убеждаю читателя, что люди способны прожить на диете исключительно из орехов, пусть, насколько я понимаю, эта вера неизменно стимулирует счастье у ее приверженцев. Но не составит сложности отыскать некое дело или идею более прозаичные; люди, которые искренне интересуются таким делом или идеей, обретают приятное занятие на часы досуга, в укор тем, чья жизнь пуста.

Не столь уж далека от приверженности самым разным делам поглощенность хобби. Один из самых выдающихся среди нынешних математиков делит свое время поровну между математикой и коллекционированием марок. Полагаю, второе приносит ему утешение, когда возникают какие-то затруднения в развитии первого. Проблема с доказательством теории чисел – не единственная, которую можно обдумывать за разглядыванием марок, а сами марки – не единственное, что можно коллекционировать. Представьте, сколь обширное поле открывается воображению, когда задумываешься о старом фарфоре, табакерках, римских монетах, наконечниках стрел и орудиях из кремня! Да, многие из нас слишком «развиты» для этих простых удовольствий. Мы все увлекались ими в детстве, но почему-то решили, что такие занятия недостойны взрослого человека. Это, разумеется, ошибка; любое удовольствие, которое не причиняет вреда другим людям, следует ценить. Лично я коллекционирую реки: я получал удовольствие от того, что спустился по Волге и поднялся по Янцзы, и мне очень жаль, что так и не привелось увидеть воочию Амазонку или Ориноко. Пусть эти эмоции просты, мне за них не стыдно. Или же возьмем страстную радость поклонника бейсбола: он с жадностью раскрывает газету, а радио и вовсе дарит ему острейшие ощущения. Помню, как впервые встретился с одним из ведущих писателей Америки; по его книгам я представлял, что это будет сугубый меланхолик. Но случилось так, что в момент нашей встречи по радио перечисляли исходы бейсбольных матчей. Мой знакомец забыл обо мне, о литературе и обо всех прочих горестях нашей жизни; он восторженно завопил, когда узнал, что его любимцы добились победы. С тех самых пор я читаю его книги, не ощущая тоски и депрессии из-за страданий его персонажей[71].

Правда, причуды и увлечения во многих случаях (если не в большинстве) не приносят истинного счастья; они суть способ ухода от реальности, позволяющий на время забыть о проблеме, слишком трудной для немедленного решения. Фундаментальное же счастье более всего зависит от того, что можно назвать дружеским интересом к людям и вещам.

Дружеский интерес к