Памятны мне Иван Тринеев и Виктор Болычев. С них был особо жесткий спрос. Не только алгебру, геометрию, тригонометрию, физику требовал, но еще и электронику, полупроводники. Ваня, бывало, не решит какую-нибудь задачку, придет — слезы, как горох. Василий Гаврилович будто не замечает, объяснит снова. Оба эти парнишки поступили с отличными оценками в Воронежский университет. У Ивана неожиданно открылся талант к языкам, стал учиться в испанской группе. Черемухин мне о нем «по секрету» говорил: «Головастый, черт!»

С Матреной Федоровной, председателем колхоза, все наши учителя занимались, когда она поступала в Верхнеозерский сельскохозяйственный техникум. Нельзя уж ей было работать в таком масштабном хозяйстве без специального образования. Сама понимала.

За семилетку она прямо в школе, вместе с ребятишками, сдала. Поступила в техникум на заочное отделение. Приехала сдавать зачеты за первый курс, глядит — на математике многие со шпаргалок сдирают. Она не подала сигнала о помощи. Студенты шушукаются: «Подумаешь, гордячка! Засыплется». А она во весь голос отвечает: «Меня Черемухин готовил. У него пока ни один не засыпался!» Все решила самостоятельно. На «отлично» тогда еще не дотянула, но «хорошо» получила, и по праву.

С Отечественной войны я вернулся снова сюда, в Шишовку, начались наши с Василием Гавриловичем походы в природу. Я на фронте разведчиком был, но грибы в лесу он зорче меня видел.

Теперь мое, авторское отступление. Хочется окунуться в прибитюгскую природу. Она и впрямь дивно хороша. Жаль, не довелось мне никогда побродить по лесам, озерам и болотам с Василием Гавриловичем, — уж он-то открыл бы мне глаза на многое, что я, может, и не заметила. Но еще до знакомства с ним я много раз, большей частью одна, бродила по этим поистине заповедным местам.

В то время я писала книжку о Матрене Федоровне и приезжала в Шишовку раза три-четыре в год, так что попадала и на весенне-летние, и на осенние, и на зимние торжества природы.

Рабочий день Тимашовой начинался до рассвета и заканчивался иногда за полночь. Обычно полдня, с утра, она ездила по полевым бригадам, по фермам, по строительным объектам. Завтракала дома часов в двенадцать дня, а обедала и ужинала сразу уже перед сном. После завтрака снова ездила по полям, принимала людей в правлении как депутат Верховного Совета СССР и как председатель колхоза, проводила «летучки», заседания правления. А еще ведь вызывали в Бобров, на сессии и пленумы, или в Воронеж, а то в Москву. Случалось, посылали в зарубежные поездки. В общем, ее рабочее время было уплотнено до предела.

Я старше Матрены Федоровны на одиннадцать лет И такую нагрузку выдерживать не могла. Поэтому я обычно проводила с ней половину дня, первую или вторую. А остальное время беседовала с людьми, просматривала свои записи, а нередко просто уходила гулять в лес, в луга. Там тоже были и интересные встречи, и счастье общения с природой.

Случалось, передо мной внезапно возникало чудо. Всякий раз новое. Никогда больше не повторявшееся. Расскажу сейчас об одном.

Была осень. Я шла спокойно по дубраве, спускалась к реке. И вдруг у одной излучины остановилась ослепленная. Река текла жидким, расплавленным золотом. Впрочем, нет, это мне подвернулось заштампованное литературное сравнение. Я никогда не видела жидкого текущего золота. Но, дочь пчеловода, я десятки раз видела текущий мед. Тяжелой, медленной струей он выползал из лотка медогонки и плыл в подставленную липовую кадку. Так вот, река струилась медом. Колдовская река Битюг. Вся, до самого дна, она была пронизана пламенем солнца и золотом царственных дубов. Казалось, если воду зачерпнуть и поднести ко рту, глотнешь не ее, а что-то густое и сладкое. И даже листва, занесенная в реку, не была лишней... В непроцеженном меду также попадаются кусочки воска, иной раз еще живая пчела.

Долго я не могла двинуться с места, боясь вспугнуть чудо. После приходила сюда нарочно в то же время дня, но ни разу ничего подобного не увидела. Завидую Черемухину. Ему, должно быть, такое чудо открывалось не однажды.

Рассказывает колхозница Мария Ивановна Болычева:

— Вид у него был суровый, а сердце доброе. Желанный он был и стоумный. У них с Матреной Федоровной вроде распределение труда получилось: мы, женщины, к ней шли со своими бедами (ту сноха оскорбила, «чернокошкой» обозвала; у той сын пьяный дерется), а мужики — к нему, к Василь Гаврилычу. Был такой случай: девка в подоле принесла. Отец ее, весь злостью налитый, как змей ядом, идет к Гаврилычу: «Посоветуй, что делать: его, стервеца, порешить или ее из дому выгнать?»

А он, Черемухин, вроде колдун-ведун. Глядит прямо человеку в нутро и знает, как его злобу унять, на добро наставить. Заперся с тем отцом в горнице. Какие слова говорил — никто не слышал, даже Валентина Николаевна. Только вышел от него мужик как подмененный — совсем смирный. Бормочет себе под нос: «Живое должно жить, живое жить должно». Значит, Гаврилыч его мысли от обидчиков отвел, а на безвинного младенца повернул. Спустя время глядим — и тот непутевый ухарь поумнел. Уже потомству своему деньги в конверте посылает. А скоро и с девкой обратно сошелся. И живут по сей день. Ей-пра!

Теперь совсем смешной факт. Один старик приревновал свою бабку к соседу: долго они у колодца стоят, разговоры разговаривают. Всю жизнь из общего колодца воду брали, а тут нашел тот, первый, старик свидетелей, что колодец его отец строил, а сосед участия не принимал. Обгородил колодец, запер на замок. Соседу сказал: «Ты у меня мою бабку на старости лет не отобьешь! Ходи за водой на другой край улицы». А это не близко, ветхому человеку не под силу, и послать некого — старуха у него померла, дети разъехались кто куда.

Тот, первый, старик партийный. Его дело на ячейке разбирали. Стыдили, строгим выговором наказывали. Обещал исправиться, а сам опять за свое. Только Гаврилыч и помог, вразумил старого дурака. «Ты, говорит, молчун, вроде меня, а сосед твой балясник. Он всякие байки плетет, а жена твоя разинет рот и ахает. В клуб она не ходит, телевизора у вас нет, и соседей, кроме него, никого. Бабке-то скучно. Ей человечий голос нужен. Я тебе открыто советую: вместо того чтобы колодец замыкать, выйди к ним, да постой, да послушай. Может, и сам разговоришься». Сломал хозяин огорожу у колодца, опять обоюдно воду берут. Только чаще стал сам с ведрами пыхтеть, а старуху по возможности ослобоняет... Говорят, телевизор хочет купить.

—