Когда я вышла из редакции «Нижегородского листка», дождикпрекратился, но стоило мне сделать несколько шагов, как он грянул с новойсилой. Я, конечно, принялась ловить извозчика, однако, судя по всему, не одна яв этот день ослушалась своей нянюшки и отправилась без зонтика! Экипажи былинарасхват, поэтому я изрядно промокла, покуда добралась до дому. В целяхсбережения времени и нервов опущу описание той встречи, которую устроила мнеПавла. Впрочем, отчасти она была права, потому что моя «визитная» юбка иновенькая блузочка (отнюдь не китайского шелка!) потеряли вид, и хлопот с нимитеперь не оберешься. Конечно, я тоже огорчилась, поскольку это моя самаяофициальная одежда, мой «вицмундир», однако делать нечего: пришлось идти кгардеробу и переодеваться перед визитом к Вильбушевич.

И вот тут-то, стоя перед небогатым выбором своих, спозволения сказать, туалетов, я задумалась: а может быть, и впрямь к лучшему,что я вынуждена буду явиться к Вильбушевич не в «присутственном», строгомнаряде? Может, и в самом деле стоит одеться попроще? Пусть к ней придетлегкомысленная барышня, а не сухопарая особа, в которой за версту видишь канцелярскуюкрысу!

Это цитата из Смольникова. Однажды я совершенно случайноуслышала такой отзыв о себе из его уст – разумеется, Смольников был уверен, чтоя не слышу! – и, само собой, это не способствовало улучшению нашихотношений. В то время он еще работал судебным следователем, то есть мы стоялина одной ступеньке служебной лестницы. Можно представить, как он отзывается обомне теперь, сделавшись товарищем прокурора!

Стоило вспомнить о Смольникове, как меня стало одолеватьпривычное негодование. Этот человек насмешничает надо мной, презирает меня. Авот докажу-ка ему, что мои размышления – это вовсе не «домыслы», как он изволилвыразиться, что и я кое на что способна в раскрытии загадок!

Сказано – сделано. Я выбрала синенькое платьице с кружевнымирюшками на манишке, заново причесалась, распустив туго затянутые волосы, такчто на висках закудрявились легкомысленные завитушки… и, честно признаюсь,невольно вздохнула. Конечно, вот так, в веселеньком платьице, с этимикудряшками, я выгляжу не в пример лучше, моложе, даже красивее! Но вообразитьменя в таком виде в присутствии… при допросе свидетелей или обвиняемых, наосмотре места происшествия… в суде!!! Нет, прочь слабость! Или женскаяпривлекательность – или карьера! Ежели бы не внутренняя убежденность, что кэтой Вильбушевич лучше явиться в максимально легкомысленном виде, я бы немедляпереоделась в самое что ни на есть строгое свое платье. Хотя бы и траурное!

Поплотнее затворив дверцу шкафа, чтобы не поддаватьсяискушению снова любоваться в зеркале легкомысленными завитушками, яприслушалась. Павла возилась в ванной, замывая подол моей юбки. В прихожей ужестояли на распялках промокшие башмаки. Я торопливо надела туфельки на каблучках(другой обуви, кроме теплых сапожек, не имеется), нахлобучила маленькую шляпку,подходящую к платью, а потом тихо-тихо, на кошачьих лапках, выскользнула изквартиры, больше всего стараясь, чтобы дверь громко не хлопнула. И вотнезадача: стоило мне ее с величайшей осторожностью притворить (язычоканглийского замка вошел в паз тихо-тихо, почти без щелчка!), как в прихожейзатрезвонил телефон.

Вернуться уже невозможно: дверь заперлась. Сейчас Павлаответит на звонок. Потом пойдет меня звать… Мое бегство будет обнаруженобыстрее, чем я надеялась. Вот беда!

А, все равно деваться уже некуда. Я ринулась вниз полестнице, а потом через двор и на улицу с такой прытью, с какой воровка убегаетиз обокраденной ею квартиры.

И вот тут-то, на улице, меня охватило странное чувствосвободы. Господи, как давно я не надевала простенькой дамской одежды, как,оказывается, сковывало всю меня постоянное ношение «униформы»: этих блузок,юбок, жакетов самого строгого покроя и самых унылых тонов! Я словно бы зановона свет родилась.

Кажется, дворник был немало ошарашен, когда я вприпрыжкупронеслась мимо него. Привык видеть во мне барышню серьезную. Может быть, дажене узнал меня? О, какое счастье хоть немножко побыть другой, неузнаваемой!

Если работа потребует от меня постоянно носить монашескоеплатье, я, само собой, буду его носить… Однако теперь я открыла рецепт новойжизни. Не обязательно быть следователем всегда. Можно позволить себе побыть и женщиной.Хоть изредка – когда меня не видят коллеги!

Сегодня мне уже некогда, а завтра надо послать Павлу вмануфактурную лавку – купить какой-нибудь веселенькой ткани – голубой, зеленой,а то и в цветочек – и сшить новенький капотик вместо той унылой серой робы,которую я таскаю дома. Ох, ну и вид у меня в нем, могу себе представить!Вдобавок домашние туфли мои скорее напоминают калоши, пенсне – абсолютно бессмысленное,ибо я вижу превосходно, – сдвинуто на кончик носа, волосы беспощаднозализаны. И впрямь ржавая, унылая селедка!

Но отныне все пойдет иначе.

Мне весело. Мне бесконечно весело. Я бегу мимо Черного прудаи жалею, что теперь не зима. Ах, как бы хорошо сейчас покататься на коньках!Раньше, в детстве и юности, это было одно из самых больших моих удовольствий.Красавчик, любимый конь отца, подвозил нас с Павлой и m-lle на санях смедвежьей полостью с кистями. Сани поднимали снежную пыль, сквозь которую донас уже доносились звуки оркестра, который играл вальс «Невозвратное время» или«Дунайские волны», а когда музыка умолкала, слышен был лязг коньков, режущихлед.

На катке ждали меня подруги, гимназистки, в хорошенькихзаячьих или беличьих шубках, а также их братья и друзья этих братьев,гимназисты или ученики Дворянского института. Гимназисты были одеты в серыешинели с синим околышем на фуражке, студенты – в черные, а околыш имеликрасный. Потом, на Святках, на прудах появлялись взрослые барышни, дочери предводителейдворянства, фрейлины, обыкновенно жившие в Петербурге и приехавшие навеститьродителей. Барышень сопровождали великолепные гвардейцы в серых шинелях сбобровыми воротниками. Они катали своих дам по льду в креслах на полозьях.

Как давно это было! Сколько уж лет я не вставала наконьки!..

Сказать по правде, я с великим трудом заставила свои мыслиобратиться к работе. Нет, все же нельзя, невозможно быть деловой,эмансипированной, серьезной женщиной, одевшись в нарядное платьице. Так что даздравствуют серые юбки, блузки и жакеты, да здравствуют пенсне и сухопарыеселедки!

Поджав губы, чтобы казаться суровей, машу проезжающему мимо«ваньке» – и вот я уже около дома Ярошенко, близ Сенной площади. Этодвухэтажный деревянный особнячок, стоящий в глубине сада. Прохожу по дорожке кдвери и звоню. Через мгновение отворяет невысокая, полненькая молодая дама вбордовом платье. Надо полагать, это и есть мадемуазель Вильбушевич. Она оченьхороша собой, но что-то тревожное есть в ее лице.