– Вовсе нет, – качает головой m-lle Вильбушевич. –У моего отца в кухарках теперь девушка, которая прежде служила у Лешковского,брата Натальи Юрьевны. Отец – человек тяжелый, недоверчивый. Прежде чемДарьюшку к себе взять, он справки у Лешковского наводил: почему-де от прежниххозяев ушла, не провинилась ли чем. Лешковский отрекомендовал Дарьюшку снаилучшей стороны, сказал, что с сожалением с ней расстается, да вот беда –сестра к нему переехала со своей собственной кухаркой, ну а две поварихи наодной кухне, совершенно как два медведя в одной берлоге, не уживутся, вот и пришлосьрассчитать бедную Дарьюшку. Кстати сказать, Наталью Юрьевну я в глаза невидела. Уж не ошиблись ли вы? Точно ли именно она меня вам рекомендовала?

Еще одна плюха! Значит, Самойлова этой дурацкой помадой непользовалась? Или m-lle Вильбушевич испугалась и начала путать след? Вот иглаза ее стали настороженными…

Как быть? Открыть свое имя и звание? Но вряд ли они сделаютm-lle Вильбушевич разговорчивей или откровенней.

Я замялась.

– Прошу меня простить, сударыня, – с оттенкомнетерпения говорит Вильбушевич, – но что вы решили насчет помады? Дело втом, что у меня назначена срочная встреча…

Она многозначительно умолкает, видимо, убежденная, что яничего не стану покупать. Ну уж нет, голубушка! Твоей помадой я непременноразживусь и отдам ее в нашу лабораторию на исследование. На всякий случай. Хотябы для того, чтобы оправдать свой приход сюда!

– Отлично, – покладисто киваю я, – не стану большевам мешать. Сколько стоит банка помады?

M-lle Вильбушевич явно растеряна.

– Вы все же решились купить? – хлопает она глазами.

– Ну да, – снова киваю я, сделав самое благостноевыражение лица. – Отчего бы нет? Возьму баночку на пробу – самуюмаленькую, ту, которая за три рубля.

– Ах, какая беда! – всплескивает руками m-lleВильбушевич.

– Какая? – настораживаюсь я.

– Да такая, что маленьких баночек у меня уже не осталось.Только большие, за десять.

– Как за десять? Почему? В вашей рекламе сказано: цена оттрех до восьми рублей.

– В объявлении ошибка, – хладнокровно заявляет m-lleВильбушевич. – Они пропустили цифру «десять».

Так-так… Что бы это значило, господа? Она, как истиннаяторговка, желает содрать с меня как можно больше денег – или, наоборот,надеется отпугнуть меня дороговизной товара?

Если так, то напрасны ее старания! Я твердо намереназаполучить образец ее помады. И ничто не сможет меня остановить. Заломи онасейчас хоть двенадцать рублей за банку, я уплачу. Большей суммою я нерасполагаю, к сожалению…

Однако m-lle Вильбушевич не поднимает цену выше.

– Ну что ж, – говорит она. – Коли так, тоблаговолите подождать. Товар у меня в другой комнате хранится.

Она выходит, и я слышу, как поскрипывают половицы вкоридоре.

Быстро оглядываюсь. Какая жалость, что она привела меня вхозяйский кабинет, где нет никаких следов ее собственного присутствия! Тутнечем поживиться. Поднимаю пресс-папье, снова убеждаюсь в том, что оно затянутоновой промокательной бумагой. Ах, кабы на нем отпечаталось какое-нибудь ужасноепризнание…

И в эту минуту раздается телефонный звонок – он был тихим,но мне показался столь пронзительным, столь ужасно громким, что я хотелаодного: заставить его замолчать. Бессознательным движением, движимаяединственно чувством самосохранения, хватаю трубку:

– Да!

– Лиза? – раздается мужской голос.

– Да… – подтверждаю не без изумления.

Кто может мне звонить? Кто знает, что я сюда пошла? Ниединая живая душа…

– Все, кончено дело, – прерывает мои недоумениятяжелый, раскатистый мужской голос. – Квартирная хозяйка шум подняла. Эх,рановато… – Послышался сокрушенный вздох. – Теперь смотри – тихо сиди.Все, благослови тебя господь!

Щелчок – и мой неведомый собеседник отключается.

Неведомый? Странное у меня ощущение… Сквозь изумлениеочевидной нелепостью услышанного пробивается уверенность, будто я уже слышалаэтот раскатистый, словно бы округлый голос. Такое ощущение, что его обладательнепременно толст и лыс…

Минуточку, господа! А не с этим ли человеком я говориланесколько часов назад, еще из конторы газеты? Его голос очень напоминает голосВильбушевича, отца продавщицы помады. Того самого Вильбушевича, который якобыне поддерживает с нею никакой связи и чуть ли не предает анафеме.

О-очень интересно… Видимо, он был чем-то чрезмерновзволнован, если решился позвонить дочери, которую выжил из дому. Что же еготак возбудило? Что именно кончено, чья квартирная хозяйка подняла шум и почемусделала это слишком рано?

Загадочно! Прямо-таки будто в рассказах о Шерлоке Хольмсе!

Скрип половиц приближается, и я спохватываюсь, что все ещесжимаю в руках телефонную трубку. Едва успеваю положить ее, как открываетсядверь и появляется m-lle Вильбушевич с банкой.

Любопытно было бы узнать: там, внутри, та же помада, которуюона обыкновенно продает, или Вильбушевич намешала чего попало, щедро присыпав ванилином?Банка что-то маловата для такой цены, ну да ладно, я ведь не средство дляращения и укрепления волос покупаю, а вещественное доказательство, котороеможет оказаться воистину бесценным!

Наклейка, надписанная мелким, разборчивым, удивительночетким почерком, выглядит весьма внушительно. Правда, в медицинской латыни я несильна…

Ладно, сыщутся знатоки в нашем управлении.

– Ах, я вам очень признательна, m-lle Вильбушевич! –восклицаю я с такой пылкостью, что сама г-жа Китаева-Каренина, великая искусницав области мело– и обычной декламации, могла бы мне позавидовать.

Помада. Дело сделано, пора уходить.

Нет, не пора. Остался последний вопрос.

– А кстати, как ваше имя-отчество? – спрашиваю с самымневинным видом.

– Луиза Виллимовна, – сообщает m-lle Вильбушевич.

Луиза! Лиза! Вот он, ответ!

Теперь я откланиваюсь и убегаю так поспешно, словноопасаюсь, что m-lle Вильбушевич (Луиза Виллимовна) вдруг набросится на меня исилком примется обмазывать своей пресловутой помадой. На самом же деле я боюсь,что ее отец вздумает протелефонировать вновь – и откроется, что я оказаласьпосвящена в какие-то семейные секреты. Неловко…

То есть это определенно откроется, но я к тому времени будууже далеко.