Право, она философка! В самом деле, рано или поздно рветсявсякая связь. Но ежели исповедовать такое убеждение, надобно идти работать кудаугодно в другое место, только не на телефонную станцию.

– И все же давайте рискнем, – нетерпеливо говорю я,опасливо косясь на дверь. Вот-вот служащий вернется – неудобно, что я безспросу телефоном пользуюсь.

– Простите, сударыня, коли решусь вмешаться, – подаетголос сирена, – однако вы бы лучше к этому абоненту более не обращались. Яведь не вас первую соединяю, а он постоянно отключается. И мои товарки то жесамое говорят. Мы волей-неволей некоторые разговоры слышим. Работа такая,простите великодушно! Оттого я знаю: сей господин – батюшка той Вильбушевич,которая вам нужна. Они поссорились – не понравилось ему, что дочь заняласьпродажей помады. Вы ведь насчет помады Анны Чилляг разузнать пытаетесь?

– Да, – бормочу я.

– Ну так Вильбушевич Л.В. съехала на другую квартиру, кЯрошенкам. Ежели угодно, я вас с ними соединю.

– Благодарю, – растерянно отвечаю я, пораженнаяосведомленностью сирены.

Вот, значит, как! Получается, эти барышни волей-неволейслушают наши разговоры?! Скольких же секретов обладательницами стали они! Ведьнынче люди настолько освоились с телефоном, что свободно переговариваются осамых разных делах! Государственные чиновники – о службе, дамы поверяютприятельницам и родственницам самые интимные тайны. Да взять хотя бы нас,работников юстиции! Мало ли какой тайны касаемся мы в наших переговорах! А нукак иная из барышень захочет воспользоваться полученными сведениями да начнетшантажировать неосторожных болтунов и болтуний? Ох, надобно впредь бытьосторожнее в переговорах! Боюсь, что отныне я не смогу отделаться от мысли, чтоменя постоянно слушает чье-то досужее ухо!

Все эти соображения промелькнули в голове моей в однусекунду, пока длилось соединение, и вот я слышу женский голос:

– Квартира Ярошенко.

– Не будете ли так любезны пригласить к телефону госпожуВильбушевич? – говорю я после некоторой заминки, вызваннойзамешательством.

– Извольте, я слушаю, – отвечает женщина. – Вы, наверное,звоните по поводу помады Анны Чилляг?

– Как вы догадливы, – ахаю с притворнымпростодушием. – А скажите, это и в самом деле такое чудодейственноесредство, как сказано в рекламе?

– Вы будете приятно поражены, – сладким голосом уверяетЛ.В. Вильбушевич. – Самый запах этой помады наполнит вас желанием какможно скорее ею воспользоваться, а благоприятный результат не замедлитсказаться.

– Отлично! – Я продолжаю играть. – А как жеприобрести баночку этой волшебной помады?

– Приходите ко мне на квартиру, – приглашаетВильбушевич. – Малая Печерская, совсем рядом с Сенной площадью, домЯрошенко. Когда прикажете вас ожидать? Хорошо бы ближе к пяти вечера, а то мненужно по делам удалиться.

Мы сговариваемся о встрече, и я отключаюсь – как развовремя, ибо газетный служащий в эту же самую секунду врывается в комнату стаким разъяренным видом, что у меня начинают дрожать поджилки. Сейчас станетругать за то, что долго говорила по казенному телефону!..

С усилием вспоминаю, что я не напроказившая девчонка, агоспожа следователь, и действовала в интересах закона. Принимаю холодный,важный и даже в какой-то мере наглый вид, однако служащий на меня даже неглядит, так что мои маневры пропадают втуне. Этот человек начинает перебиратьбумаги на своем столе. Вернее, не перебирать, а расшвыривать, словно пес,который копается в куче отбросов. Листки так и летят в стороны! Наконецслужитель хватает один из них и смотрит на него, то приближая к глазам, тоотдаляя, словно не вполне доверяет зрению. И с лицом его в эти мгновенияпроисходит метаморфоза разительнейшая! С него сползает негодующее выражение, ивзамен воцаряется самое обескураженное. Он словно бы даже делается ниже ростоми на цыпочках выбегает вон. Из двери, оставшейся открытой, доносится егосбивчивый лепет:

– Виноват, виноват, господин редактор! Христа ради,простите, сам не знаю, как сие вышло! Завалялось у меня на столе проклятоеобъявление! Ну конечно, вот, вот, черным по белому: «По поводу помады АнныЧилляг покорнейше прошу звонить по телефону гг. Ярошенко, пригласить г-жуВильбушевич». Простите, господин редактор, простите великодушно! Забыл,закрутился, завертелся! Повинную голову меч не сечет!

А, так вот разгадка, почему Вильбушевич ничуть не удивилась,что я перезвонила ей к Ярошенкам. Она принесла в редакцию объявление о переменеадреса, да служащий «забыл, закрутился, завертелся». Ну что ж, будем надеяться,его повинную голову и впрямь не посечет меч начальника, ведь своимразгильдяйством он помог мне узнать: ушки телефонных барышень всегда намакушке!

Надо было забыться, и как можно скорей… Едва вернувшисьдомой, Алена пошвыряла как попало на пол и на кресла одежду, налила полстаканамартини и столько же мангового сока, выпила одним духом сладкую, благоухающуюсмесь, постояла минутку с зажмуренными глазами, ожидая, пока в голове содеетсяприятное головокружение, а потом, все так же жмурясь, повалилась на кровать,вдавила в уши французские восковые «затыкалочки» – и свернулась клубком, с головойнакрывшись одеялом.

Можно сколько угодно считать себя ироничной, все на светеповидавшей пофигисткой, однако жизнь иной раз наносит такие режущие, рубящие иколющие удары, что ты сжимаешься, словно маленькая, испуганная, ранимая,незащищенная девочка, и тогда спасение лишь в одном: умереть… ну, хотя быуснуть ненадолго, в слепой, радужной надежде, что за это время в мире что-тоизменится к лучшему.

Не меняется. Но все равно, после сна-спасения душа –совершенно как лужица первым осенним ледком! – подергивается некоейзащитной пленочкой, которая, может, и проминается под очереднымитычками-пинками-ударами судьбы, но уже не допускает ужас до живого, дышащего,трепещущего сердца. Алена иногда думала, что, если бы каждый человек, принявший– и осуществивший! – бесповоротное решение ухода из жизни, имелвозможность сначала поспать под теплым, толстым, ватным или пуховым одеялом,кто знает, не исключено, что решился бы, выспавшись, еще немного пожить.

Беда, что такой возможности у многих не оказалось. И для нихвсе закончилось…