– Папаша будет вам очень благодарен. Все уезжают, как толькопопросишь дотянуть плот до берега, а мне самому это не под силу.

– Подлость какая! Нет, все-таки чудно что-то…. А скажика,мальчик, что такое с твоим отцом?

– С ним…. у него…. да нет, ничего особенного.

Они перестали грести. До плота теперь оставалось совсемнемного. Первый сказал:

– Мальчик, ты врешь. Что такое у твоего отца? Говори правду,тебе же будет лучше.

– Я скажу, сэр. Честное слово, скажу, только не бросайтенас, ради бога! У него…. у него…. Вам ведь не надо подъезжать близко к плоту,вы только возьмете нас на буксир…. Пожалуйста, я вам брошу веревку.

– Поворачивай обратно, Джон, поворачивай живее! – говоритодин.

Они повернули назад.

– Держись подальше, мальчик, – против ветра. Черт возьми,боюсь, как бы не нанесло заразу ветром. У твоего папы черпая оспа – вот что,мальчик, и ты это прекрасно знаешь. Что ж ты нам сразу не сказал? Хочешь, чтобымы все перезаразились?

– Да, – говорю я, а сам всхлипываю, – я раньше всем так иговорил, а они тогда уезжали и бросали нас.

– Бедняга, а ведь это, пожалуй, правда. Нам тебя оченьжалко, только вот какая штука…. Понимаешь, нам оспой болеть не хочется. Слушай,я тебе скажу, что делать. Ты сам и не пробуй причалить к берегу, а не торазобьешь все вдребезги. Проплывешь еще миль двадцать вниз по реке, там увидишьгород на левом берегу. Тогда будет уже светло; а когда станешь просить, чтобывам помогли, говори, что у твоих родных озноб и жар. Не будь дураком, а тоопять догадаются, в чем дело. Мы тебе добра хотим, так что ты уж отъезжай отнас еще миль на двадцать, будь любезен. Туда, где фонарь горит, не стоит ехать– это всего-навсего лесной склад. Слушай, твой отец, наверно, бедный, я ужвижу, что ему не повезло. Вот, смотри, я кладу золотую монету в двадцатьдолларов на эту доску – возьмешь, когда подплывет поближе. Конечно, с нашейстороны подлость тебя оставлять, да ведь и с оспой тоже шутки плохи, самзнаешь.

– Погоди, Паркер, – сказал другой, – вот еще двадцать отменя, положи на доску…. Прощай мальчик! Ты так и сделай, как мистер Паркер тебеговорит, тогда все будет в порядке.

– Да, да, мальчик, верно! Ну, прощай, всего хорошего. Еслигде увидишь беглого негра, зови на помощь и хватай его – тебе за это денегдадут.

– Прощайте, сэр, – говорю я, – а беглых негров я ужпостараюсь не упустить.

Они поехали дальше, а я перелез на плот, чувствуя себя оченьскверно; ведь я знал, что поступаю нехорошо, и понимал, что мне даже и ненаучиться никогда поступать так, как надо; если человек с малых лет этому ненаучился, то уж после его не заставишь никак: и надо бы, да он не может, иничего у него не получится. Потом я подумал с минуту и говорю себе: постой, аесли б ты поступил, как надо, и выдал бы Джима, было бы тебе лучше, чем сейчас?Нет, говорю себе, все равно было бы плохо; я так же плохо себя чувствовал бы,как и сейчас. Какой же толк стараться делать все как полагается, когда от этоготебе одно только беспокойство; а когда поступаешь, как не надо, то беспокойстваникакого, а награда все равно одна и та же. Я стал в тупик и ответа не нашел.Ну, думаю, и голову больше ломать не стану, а буду всегда действовать, какпокажется сподручней. Я заглянул в шалаш. Джима там не было. Я оглядел весьплот – его не было нигде. Я крикнул:

– Джим!

– Я здесь, Гек! Их больше не видно? Говори потише.

Он сидел в реке за кормой, один только нос торчал из воды. Ясказал ему, что их больше не видно, и он влез на плот.

– Я ведь все слышал и скорей соскользнул в воду; хотел ужеплыть к берегу, если они причалят к плоту. А потом, думаю, опять приплыву,когда они уедут. А здорово ты их надул, Гек! Ловкая вышла штука! Я тебе вот чтоскажу, сынок: по-моему, только это и спасло старика Джима. Джим никогда этоготебе не забудет, голубчик!

Потом мы стали говорить про деньги. Очень недурно заработали– по двадцати долларов на брата. Джим сказал, что теперь мы можем ехать напароходе третьим классом и денег нам вполне хватит на дорогу до свободныхштатов и что двадцать миль для плота сущие пустяки, только ему хотелось бы,чтобы мы были уже там.

И рассвете мы причалили к берегу, и Джим все старалсяспрятаться получше. Потом он целый день увязывал наши пожитки в узлы и вообщеготовился к тому, чтобы совсем расстаться с плотом.

Вечером, часов около десяти, мы увидели огни какого-тогорода в излучине на левом берегу.

Я поехал в челноке узнать, что это за город. Очень скоро мнеповстречался человек в ялике, который ловил рыбу. Я подъехал поближе и спросил:

– Скажите, мистер, это Каир?

– Каир? Нет. Одурел ты, что ли?

– Так какой же это город?

– Если тебе хочется знать, поезжай да спроси. А будешь тутоколачиваться да надоедать, так смотри – ты у меня получишь!

Я повернул обратно к плоту. Джим ужасно расстроился, но яему сказал, что следующий город, наверно, и будет Каир.

Перед рассветом нам попался еще один город, и я опять хотелпоехать на разведку, только берег тут был высокий, и я не поехал. Джим сказал,что Каир не на высоком берегу. А я про это позабыл. Для дневной остановки мывыбрали заросший кустами островок, поближе к левому берегу. Я начал кое о чемдогадываться. И Джим тоже. Я сказал:

– Может, мы прозевали Каир в тумане тогда ночью?

Джим ответил:

– Не будем говорить про это, Гек. Бедным неграм всегда невезет. Я так и думал, что змеиная кожа еще даст себя знать

– Лучше бы я ее в глаза не видал, Джим, лучше бы она мне ино попадалась!

– Ты но виноват, Гек: ты не знал. Не ругай себя за это Когдасовсем рассвело, так оно и оказалось: поближе к берегу текла светлая вода рекиОгайо, а дальше к середине начиналась мутная вода – сама Старая Миссисипи! Такчто с Каиром все было кончено.

Мы потолковали, как нам быть. На берег нечего было исоваться; вести плот против течения мы тоже не могли. Только и оставалось,дождаться темноты, отправляться обратно в челноке: будь что будет. Мы проспаливесь день в кустах, чтобы набраться сил, а когда после сумерек вышли к плоту,оказалось, что челнок исчез!