ее ждала Лили Ден. Лицо Императрицы было искажено страданием, в глазах стояли слезы. Опустившись в кресло, она обхватила руками голову, прошептав по-французски: «Abdique! [Отрекся!]». Она еще не скоро смогла продолжать. Затем все ее мысли были направлены на мужа: «Бедный… совсем там один… Боже! А сколько он пережил! Сколько он пережил! И меня не было рядом, чтобы его утешить».

Было довольно поздно, но никто не думал ложиться спать. Один за другим приходили верные члены свиты, чтобы заверить Государыню в своей преданности. Она была глубоко тронута, выразила свою глубокую благодарность и сказала, что такова Божья воля. Когда наконец все улеглись, большинство лежали, уставясь в темноту, и со страхом думали о будущем.

Но на следующее утро снова взошло солнце, засиявшее ярко — Государыня сочла это добрым знаком. Она решила ничего не сообщать больным детям, по крайней мере — пока. Большую часть дня Императрица вместе с Лили жгли в сиреневом будуаре ее письма и дневники.

Со слезами перечитывала она письма королевы Виктории, которая ее любила и с шести лет направляла по жизни потерявшую мать внучку. Прежде чем предать бумагу огню, она целовала каждое письмо. Были письма от сестер и брата, а также от подруг, которых она бомбардировала полными любви письмами. Сотни писем от Николая, не предназначенных для чужих глаз, она сохранила, хотя они были интимными и полными нежных чувств. Ведь раздавались громкие требования предать суду Августейшую чету, и она понимала: эти письма станут ценным доказательством того, что у них не было предательских намерений заключить мир с немцами.

День этот принес радостную весть: Николай позвонил из Пскова. Верный камердинер Волков, принесший известие, был так возбужден, что, забыв всяческий этикет, ворвался в будуар и сообщил, кто звонит. Телефонная связь была отвратительной, к тому же оба знали, что их подслушивают, но услышать голос мужа и знать, что он в безопасности, — это была лучшая новость, которую могла пожелать Александра Феодоровна. Он спросил, знает ли она об отречении. «Да», — сказала она и больше не произнесла ни слова. Он не мог сказать, когда вернется точно, но полагал, что это произойдет скоро. Разговор они закончили, сказав несколько слов о болезни детей. Позднее она излила свое сердце в письме:

«…Каким облегчением и радостью было услышать твой милый голос, только слышно было плохо, да и подслушивают теперь все разговоры! И твоя милая телеграмма сегодня утром — я телеграфировала тебе вчера вечером около 9 1/2 и сегодня утром до часу… Больные наверху и внизу не знают ничего о твоем решении — боюсь сказать им, да пока и не нужно. Лили была ангелом-хранителем и помогает сохранять твердость».

Она добавила, что Гиббс, ставший их связным в Петрограде, видел обеих дочерей и тяжело больную жену графа Фредерикса, министра Императорского Двора и уделов, в тесной комнате офицерского госпиталя, поскольку их квартира совершенно уничтожена огнем. Никто из членов Императорской Фамилии не осмеливался выйти на улицу, поскольку улицы, а также и трамваи, были в руках революционеров, но Сиг мог передвигаться по городу; он доставлял вести и выполнял различные поручения. Одно из них заключалось в том, что он отправился домой к Лили Ден, чтобы навестить ее семилетнего сына Тити, который был болен, и привезти даме свежую одежду.

Очень поздно, в 11 часов вечера, в субботу во дворец приехали два нежданных гостя — А. И. Гучков и генерал Лавр Корнилов, новый командующий войсками Петроградского округа. Их появление в столь поздний час всем показалось зловещим: уж не намерены ли они арестовать Императрицу? Граф Бенкендорф поднял Великого Князя Павла Александровича с постели и попросил его приехать к Государыне. Визитеров сопровождали около двадцати членов царскосельского совдепа. Эти грубияны разгуливали по дворцу, без стука заглядывали в комнаты, оскорбляли офицеров и придворных, придирались к прислуге. Гучков и Корнилов вели себя сдержанно, с холодной учтивостью. Они заверили Александру Феодоровну, что прибыли с целью убедиться, что она и ее дети в безопасности и имеют все необходимое, в частности, лекарства. Императрица ответила, что у них есть достаточно провизии, но попросила отремонтировать систему водоснабжения и отопления, необходимые для больных детей, и установить порядок вокруг дворца. Она также попросила, чтобы депутация проверила военные госпитали в Царском Селе и убедилась, что они снабжены всем что нужно. Гучков обещал удовлетворить ее пожелания.

После того как сообщение об отречении стало известно войскам охраны дворца, «у солдат все больше опускалось настроение. Они стали говорить, что, поскольку Император отрекся, они освобождены от присяги и готовы подчиниться Временному правительству». Встревоженные офицеры проконсультировались друг с другом и решили, что необходимо образовать совместную депутацию офицеров и солдат и представить новым властям декларацию о намерениях. Ночью это было сделано. В их документе, подтверждающем верность новой власти, отмечалось, что они готовы выполнить свой долг по охране Императорской семьи и дворца. Родзянко принял депутацию и выразил горячее одобрение. «Когда эта процедура закончилась, мораль войск была полностью восстановлена и жизнь дворца продолжалась, как и прежде». Обрадованный развитием событий, граф Бенкендорф подготовил аналогичные бумаги для дворцовой полиции и слуг.

После этого, как отметил Гиббс, произошла заметная перемена в обстановке. Прекратились визиты министров, иностранных представителей, подателей петиций и друзей. Даже слуги, хотя и по-прежнему учтивые, казалось, изменили свое отношение к Семье.

8 марта Гиббс совершил еще одну поездку в Петроград.

В тот же день генерал Корнилов вновь приехал во дворец сообщить, что Царская семья официально находится под арестом. Дворцовая охрана была заменена войсками, верными Временному правительству. Все двери, ведущие на Императорскую половину дворца, кроме главного входа и дверей на кухню, были опечатаны. Члены свиты, включая офицеров, были вправе покинуть дворец, но те, кто ушли, не могли вернуться назад. Те же, кто остался, считались под домашним арестом. Неудивительно, что большинство оставили дворец, и многие из них, уходя, вероятно, услышали презрительное замечание генерала: «Лакеи!» Вся исходящая или входящая корреспонденция должна была проверяться дворцовым комендантом — полковником Евгением Кобылинским. Телефонные линии, кроме одной, в дежурной комнате, были отрезаны. Позднее узники могли разговаривать по телефону, но только в присутствии дежурного и по-русски.

Вернувшись в тот день из Петрограда, Гиббс обнаружил, что во дворец ему не попасть. Когда 9 марта Царь Николай II вернулся в Царское Село, наставнику пришлось наблюдать за грустным зрелищем со стороны по- луциркуля Большого дворца. Новая охрана представляла собой жалкое зрелище: солдаты были неряшливые, неухоженные, с лохматыми волосами, в неопрятной форме. Губительный приказ № 1, опубликованный 1 марта и предоставлявший солдатам