Тело чародея обратилось в пепел. Однако от костра шел такой жар, что никто не решался приблизиться к нему. Тем временем царевна-ара, пользуясь своими легкостью и проворством, взлетела над огромным стадом животных, осмотрела его сверху и вернулась к Хабеду-иль-Руману.

— Царевич, — сказала она, — тебе предстоит возвратить этих несчастных на родину, к их семьям и, так сказать, к жизни. Если немедля вернуть им их естественное обличье, с ними будет трудно управиться, но тебе самим Мухаммадом и судьбой дано право ими руководить. Надо лишь дождаться того мгновения, когда можно будет смешать прах Мограбина с прахом его родителей. Это уничтожит чары, что опустили несчастных до животного состояния. И пока не наступит это спасительное мгновенье, пойди вместе с другими царевичами посмотреть, чем завладел маг силой своего могущества. Каждый после узнает, что здесь кому принадлежит, и, всё, что не найдет своего хозяина, станет твоим.

Царевичи вслед за попугаем поспешили к складам Мограбина, где были собраны самые редкие и дорогие товары. Там были горы золотой и серебряной посуды, груды кошельков с золотыми монетами, драгоценные вазы, полные самых прекрасных каменьев, и огромные запасы провизии, способные прокормить целую армию.

— Вот, — сказала Аухета, — всё, что способно разжечь алчность в сердцах менее благородных, чем ваши. Каждый из вас найдет здесь своих подданных, и каждому надлежит взять на себя командование соотечественниками. Хабед-иль-Руман отдаст людям приказ строиться под знамена царевичей, тем самым никто из вас не будет ущемлен в правах. И пока мы не вернулись к костру, в пламени которого сгорел чародей, я тоже возьму свою долю добычи.

С этими словами царевна-ара отыскала газовое покрывало, подхватила его клювом, потом взяла в лапы, отлетела в сторонку, опустилась и села на ткань.

Царевичи подошли к кучке пепла, в которую превратился Мограбин. Хабед-иль-Руман разбил золотую урну и смешал пепел чародея с прахом его родителей.

— Это еще не всё, — промолвил ара. — Царевич, зажги курения, брось в них все перья птицы Фессефце, что остались у тебя и твоих сотоварищей, и прикажи перьям именем Сулеймана развеять на все четыре стороны прах, который ты подбросишь вверх.

Сирийский царевич подчинился, и едва пепел развеялся, как раздался необыкновенный шум. То был возглас изумления, вырвавшийся из груди десяти тысяч человек, которые внезапно вновь обрели свой истинный облик.

Хабед-иль-Руман не стал терять ни минуты.

— Сирийцы! — крикнул он. — Стройтесь позади меня! Тартары! Вот ваш царевич Бади ад-Дин! Китайцы! Это ваш царевич Йамаль-эд-Дин! Персы! Жители Дамаска! Выходцы из Синги! Стройтесь!

Заслышав эти команды, люди протерли глаза, будто только что пробудились от глубокого сна, а потом без шума и суеты с необыкновенной быстротой подчинились и заняли указанные им места. Царевичи предупредили подданных, что отправление назначено на завтра и всем надлежит подготовиться к дальнему переходу.

Что тут началось! Погонщики побежали в поля ловить верблюдов, лошадей или слонов. Женщины брали за руки своих подросших детей, которых едва узнавали, рассматривали их, одевали в дорогу. Через пару часов каждый уже вернул себе то, что ему принадлежало, и повсюду воцарился порядок.

Люди спрашивали друг друга, где они находятся, но никто не мог им дать ответа. Все были убеждены, что прибыли сюда лишь накануне.

Хабеду-иль-Руману досталось тридцать слонов, шестьдесят верблюдов и несметное количество лошадей и мулов. Его подданные забрали сокровища Мограбина и погрузили на вьючных животных. Сирийкам с малыми детьми приготовили места на спинах слонов. Каждый царевич получил по великолепному скакуну.

Посреди всеобщего волнения и забот все позабыли о попугае-ара. И вдруг Хабед-иль-Руман заметил женщину, закутанную с головы до пят в газовую ткань. Она сидела на земле, прислонившись к дереву, в нескольких шагах от него. Царевич подошел к ней и спросил:

— Кто ты, госпожа?

— Бедная египтянка, — отвечала женщина.

Юноша узнал голос Аухеты и хотел позвать своих товарищей, дабы вместе с ними воздать их спасительнице положенные почести.

— Великая царевна… — начал он.

— Я не царевна, — возразила Аухета. — Мое непослушание лишило меня всяких прав на корону и, что еще более печально, на родительскую любовь. Я по своей собственной воле стала женой Мограбина. Я не смею поднять глаз к небу, не смею без стыда взглянуть на землю. Моя участь — позор, мое прибежище — угрызения совести… О благородный царевич! Я виновата перед собой и людьми и не заслуживаю прощения. Но, несмотря на это, прошу, не откажись стать моей опорой, посади меня на одного из своих слонов с женщинами, которых не оскорбит мое общество, и защити египтян, что могли оказаться здесь. Отныне я принадлежу только моему благодетелю, для моей родины я умерла… Я хочу, чтобы мой отец никогда не узнал об ужасной судьбе, которую я сама себе уготовила. В то же время я знаю, что он был и остается язычником, и потому мне следует отправиться в Мекку и каяться там до тех пор, пока Великий Пророк не смилостивится и не избавит моего несчастного, моего почтенного родителя от его страшных заблуждений.

Слушая царевну, Хабед-иль-Руман растрогался до слез. До сих пор он знал лишь одну женщину — свою мать, и любовь была ему неведома.

Рассказ Аухеты о ее приключениях внушил юноше не только уважение к ней, но и самое нежное сострадание. Ее мудрость, познания, самообладание, неопровержимые доказательства которых он получил, лишь усилили его чувства. Одним словом, незаметно для себя и еще не сознавая того, он проникся к ней искренней любовью.

— Великая царевна, — сказал Хабед, — будь уверена, здесь всё принадлежит только тебе. Неужели ты полагала, что, когда эти люди придут в себя, мы не расскажем, что ты сделала для них? Ни один из нас ни на минуту не забудет о том, чем тебе обязан. Мы окружим тебя самым глубоким почтением и заботами. Малейшие твои желания станут для нас приказами, а наша покорность будет беспримерной.

— Ах, царевич! — вздохнула Аухета. — Ты забыл, что говоришь с особой, которую ее безумная страсть заставила забыть о священном долге.

Чем больше египетская царевна принижала себя, тем больше возвышалась в глазах Хабеда-иль-Румана. Однако нарождавшаяся любовь не смогла отвратить героя от возложенных на него обязанностей. Он возглавлял своего рода армию, и ему надлежало следить за порядком, руководить движением и обеспечивать людей провизией.

Пепел птицы Фессефце заставит гору открыть проход, но царевич не понимал, как слоны с их башенками смогут пройти под