сторон, и среди них явился тот, кого совсем не ждали. Это был сам египетский царь.

После непостижимого для него похищения любимой дочери, дороже которой у него не было никого на всем белом свете, отец Аухеты пребывал в глубокой печали.

Он обратился за советом к жрецам Баала, но те напрасно пытались убедить его, что он должен быть счастлив, ибо дочь его отдана во власть самого божества и пользуется почетом и блаженством, которые даруются только любимцам верховного существа. Внутренний голос подсказывал царю, что всё это ложь, а сновидения лишь укрепляли в этих подозрениях{368}.

Можно вообразить, какое впечатление произвело на египетского государя письмо Аухеты. Сначала он почувствовал радость от того, что дочь жива. Но его смутило и раскаяние ее, и уверения в том, что ее похитили и сам Баал был к этому причастен, и что, обманутая своей наставницей, она попала в беду, из которой ее вызволили только слова Корана. Царь несколько раз перечитал эту строку.

«Вся Азия, — думал он, — верит в Мухаммада и в то, что есть только один-единственный Бог. Тогда Баал лишь призрак? Нет, что я говорю, призраки не совершают преступлений».

Эти размышления привели его в сильное замешательство, и он взялся за письма царя и царицы Сирии. Они поздравляли себя с тем, что смогли уберечь сокровище красоты, познаний и добродетелей, и этим сокровищем была очаровательная Аухета-иль-Кахакиб, его дочь, для паломничества которой они приготовили великолепное сопровождение, достойное столь знатной особы. Египетскому царю показалось, что он видит сон. Однако он расспросил гонца, который доставил послания из Сирии. Тот подтвердил, что царевна, получив спасение из рук Аллаха и Его Пророка, прибыла в Тадмор вместе с Хабедом-иль-Руманом и тремя тысячами сирийцев и сириек, вырванными из плена, в котором их держал чародей по имени Мограбин, раб и любимец всех демонов ада.

Беспокойство овладело царем, он не мог дольше оставаться в Массере.

Государь позвал племянника, которого прочил на свой престол и который в то время исполнял обязанности первого советника. Царь женил его на одной из своих родственниц и полностью ему доверял.

Он сообщил племяннику последние новости и то, что намерен немедленно отправиться в Сирию. Сборы были недолгими, и путешествие заняло всего несколько дней.

Так, Аухета вместо ответа на свое письмо увидела родного отца. Царь и царица Сирии стали свидетелями этой трогательной встречи.

Отец с удовольствием простил свою прекрасную дочь. Ах, если бы она сама могла себя простить так же легко! Родитель поцеловал ее нежно, от всего сердца и во всех ее ошибках обвинил самого себя.

Затем с необыкновенной поспешностью он выразил желание немедля увидеть Хабеда-иль-Румана, которому дочь была обязана очень многим. В первый раз Аухета открыла лицо при своем спасителе, и, едва он вошел, она опустила глаза: жаркий румянец залил щеки обоих и дал понять, что если их уста еще молчат, то сердца уже давно обо всем договорились.

Повелитель Египта от всего сердца обласкал славного царевича и объявил, что собирается присоединиться к каравану, отправляющемуся в Мекку, чем привел в неописуемый восторг свою прелестную дочь.

Паломничество в Мекку — дело серьезное, и благодаря ему произошли весьма приятные перемены. Прекрасная Аухета-иль-Кахакиб излечилась от чрезмерных угрызений и сомнений по поводу нового замужества. Она согласилась выслушать признания царевича Хабеда, своего благочестивого спутника. И правильно сделала, ведь времени для того, чтобы хорошо узнать своего «паломника», у нее теперь было предостаточно{369}.

Перевод с французского Е. В. Трынкиной.

ДОПОЛНЕНИЯ

ЭПИЛОГ

[ФРАНЦУЗСКОГО] ИЗДАТЕЛЯ{370}

По поводу сказки «Рыцарь, или Рассказ о Хабибе и Дорат-иль-Говас»

Невозможно отказать себе в некоторых разъяснениях по поводу сказки, которую арабские составители «Тысячи и одной ночи» вложили в уста прекрасной и благоразумной Шахразады. Мы займемся ими, пока султан Шахрияр изволит почивать в объятиях своей жены.

Эта история по высоконравственности своей, по исполнению частью стихами, частью прозой, оживленной всеми красками лирики, подобна скорее поэме, чем простой сказке, или даже настоящему рыцарскому роману, чей сочинитель должен стремиться к достижению двух целей, а именно: развлечение и назидание.

Сначала автор украшает душу и тело главного героя всевозможными достоинствами и дарованиями, а затем позволяет этому совершенному персонажу сделаться странствующим рыцарем.

Для воспитания будущего героя используется средство, найденное в «Телемаке»:{371} существо из мира духов, Ментор, под маской которого скрывается сама Минерва{372}.

Его тело закаляется в трудностях, как советовал Жан-Жак Руссо в своем «Эмиле»{373}, но, поскольку истинный рыцарь должен поклоняться Богу и Даме, сначала юному арабу надлежит познакомиться с Кораном.

Тут следует вспомнить, что Руссо совершенно серьезно предлагал своему воспитаннику поразмыслить над приключениями Робинзона Крузо{374}.

Арабские сказители последовали его наставлению и вынудили своего героя усвоить опыт Робинзона Крузо на практике, уготовив Хабибу путь, который предоставил для этого соответствующие возможности.

Руссо предлагает зажигать сердца учеников образом вымышленной возлюбленной.

Дама сердца юного араба существует на самом деле, но его заставляют воспылать к ней страстью благодаря лишь простому рассказу о ее красоте и о чувствах, которые она к нему питает.

Все это, однако, не дает повода предполагать, что господин Фенелон и автор «Эмиля» были знакомы с арабской рукописью, в которой обнаруживаются упомянутые мотивы, но лишь еще раз подтверждает расхожее мнение о том, что на всей земле и во все времена люди имели близкие представления об одном и том же сюжете.

Арабский автор, торопясь к своей цели, заставляет героя действовать в гораздо более сжатые, чем наши современники, сроки. Едва вылупившийся из яйца поэт немедленно начинает слагать стихи, а ученик, получив наставление, тут же видит, что происходит, когда он следует ему.

Этот маленький роман, вероятно, был создан после побед Саладина{375} и, вполне возможно, написан его придворным поэтом. Слишком очевидной выглядит смесь европейских и арабских представлений о рыцарстве, чтобы она сумела сформироваться в голове того, кто знаком лишь со взглядами одной из двух частей света. И даже речи быть не может о таком в общем-то естественном явлении, как независимое рождение аналогичных идей.

Сделав все для разностороннего воспитания своего ученика, араб рисует его почти идеальным, но не совершенным, ибо герой еще слишком молод.