все поехали в столицу.

Народ толпами повалил на улицы, дабы приветствовать будущего государя, — люди кричали, радовались, покрывали цветами дорогу к дворцу. И наконец Хабед-иль-Калиб и Эль-Менур обняли любимого сына, которого вернуло им особое благоволение Неба. Они обливались слезами радости и умиления, и царевич плакал вместе с ними.

Хабед-иль-Руман улучил минуту, чтобы попросить мать выслать главного евнуха с носилками навстречу египетской царевне. Он умолял Эль-Менур принять Аухету у себя в покоях и обращаться с нею как с той, кому он, после Аллаха и Мухаммада, обязан был своим освобождением.

Затем царевич рассказал всем, в том числе визирю и шейху, свою историю и историю Аухеты. Его слова вызвали новые потоки слез, источником которых служили то сочувствие, то страх, то тревога.

Эль-Менур поспешила встретить египетскую царевну, о прибытии которой ей сообщили, и по просьбе дорогой гостьи проводила в предназначенные ей покои.

Аухета в первый раз рассталась со своим покрывалом с тех пор, как надела его во владениях Мограбина. Она не показала своего лица даже сирийкам, которых Хабед-иль-Руман попросил прислуживать ей, ибо хотела избежать любых слухов о своей внешности. Эль-Менур, нежно поцеловав дорогую гостью в щеку, застыла, пораженная ее красотой.

— Ах, госпожа, — горестно вздохнула египтянка. — Не восторгайся тем, что послужило причиной моего падения. Без этого рокового дара я была бы послушной дочерью своего отца, уважаемой и добродетельной. Я была бы наследницей престола, потом царицей, а сделалась лишь грешной вдовой чудовища и до скончания дней моих буду сожалеть о том, что натворила, и каяться, отказываясь от всего, кроме молитв и одиночества. Окажи мне милость, госпожа, — продолжала безутешная красавица, — позволь написать моему отцу и испросить его прощения. Дай мне одного из твоих гонцов. Только честь, оказанная тобой, позволяет мне осмелиться на подобную просьбу. И не кори меня за поспешность, ибо только отцовское прощение может облегчить бремя моих страданий.

Эль-Менур, до крайности растроганная, обещала исполнить любое желание бедной царевны, и та немедля написала в Массер.

Царю Египта.

Государь,

Непокорная рабыня, утратившая право

называть тебя своим отцом, молит о сострадании.

Несчастья открыли ей глаза:

она стала мусульманкой и была избавлена от мучений

благодаря покровительству Великого Пророка,

чьей могиле она, с твоего высочайшего дозволения,

хочет поклониться.

С моего собственного согласия,

в котором я теперь раскаиваюсь, меня похитил чародей,

самое злобное чудовище на свете,

чьим сообщником был нечестивый бог Баал.

У меня была возможность познакомиться

с мнимыми божествами, их любимцами и советниками.

Прости мне мою смелость, прости за то,

что пишу эти слова, но я хочу предостеречь тебя от тех,

кто меня погубил и стремится погубить тебя.

Если колдунья-персиянка, что ты дал мне в наставницы,

появится при твоем дворе,

прикажи сжечь ее вместе со статуей божества,

которому она поклоняется.

Я пишу тебе из Сирии,

чьи правители приняли меня с добротой и лаской.

Здесь я буду ждать твоих приказаний.

И умоляю, отбрось всякие сомнения,

вели дать тебе Коран: только он несет истину и свет,

тогда как в книгах твоих жрецов нет ничего, кроме лжи.

Одна-единственная строчка Корана

освободила грешную твою дочь от невообразимых мучений,

постарайся прочесть ее с верой и убеждением.

Вот она: «Нет бога, кроме Аллаха,

и Мухаммад — пророк Его».

Аухета передала письмо Эль-Менур, царь и царица Сирии присоединили свои послания, и гонец увез их, дабы доставить в Египет.

В Тадморе начали готовиться к паломничеству египетской царевны. Десять тысяч всадников собирались сопровождать ее в Мекку; Хабед-иль-Руман, коим руководили не только глубочайшая набожность, но и чувство почтения и нежности к женщине, лица которой он никогда не видел и не надеялся увидеть, был удостоен чести стать во главе ее провожатых.

Эль-Менур понимала, что творится в сердце сына, гораздо лучше, чем он сам, и не порицала его за любовь, ибо находила слишком много достоинств в восхитительной Аухете. И всё же она не надеялась, что Хабеду удастся заставить царевну отказаться от решения посвятить свою жизнь покаянию.

«Ах, госпожа, — говорила она египтянке, — зачем же хоронить себя заживо в двадцать один год? Нельзя, нельзя лишать землю ее лучшего украшения! Да и царь Египта был бы счастлив вновь обнять свою дочь. За что отнимать у него возможность видеть на троне ту, что была рождена для этого! Ты судишь себя слишком строго: твоя юность, неопытность, непреодолимая сила сверхъестественных чар, коими тебя околдовали и обольстили, — всё служит твоему оправданию».

«Нет, госпожа, — отвечала царевна, — если я поверю твоим словам, то паду как в твоих глазах, так и в моих собственных. Я наслаждалась отравой, что просочилась в мое сердце. Я убоялась серьезного нрава мужа, которого хотел дать мне отец, хотя знала, что нет никого, кто смог бы лучше, чем он, управлять Египтом. И наконец, госпожа, полюбив своего похитителя, я не послушалась голоса крови, который призывал меня вернуться к отцу. Я не поверила этому божественному предупреждению, я увлеклась колдовством и чародеем, отбросив мудрые советы, полученные мною во сне, и предчувствия, что заставляли меня усомниться в моем соблазнителе. Можно простить невежество, но не мне, госпожа, ссылаться на незнание. То, как я использовала свои природные дарования и помощь, которую оказывало мне Небо, сегодня вызывает во мне лишь чувство стыда, и к тому же найдется ли на всей земле царевич, которому захочется просить руки вдовы Мограбина, женщины, которая была замужем за воплощенным злом?»

«Госпожа моя, — воскликнула Эль-Менур, — дай мне эту прекрасную руку, я с гордостью прижму ее к моему сердцу! Ах, если бы все люди судили себя так же строго, как ты, им не нужно было бы бояться гнева Божьего».

Весь Тадмор пришел в движение, готовясь к отъезду именитой паломницы. Бесчисленная толпа народа присоединилась к ее путешествию: сирийцы, вырвавшиеся из лап Мограбина по милости Мухаммада, сопровождали ее из чувства долга, а еще пятьдесят тысяч подданных царя Сирии — из благодарности за спасение их любимого царевича.

Слух о предстоящем паломничестве, о великолепии и надежности его сопровождения, коим командовал единственный сын могущественного государя, распространился по всем соседним странам, и многие правоверные мусульмане захотели использовать столь прекрасную возможность для паломничества в Мекку. Богомольцы прибывали со всех