которые пришли сюда вместе со мной.

— Саламандра, — приказал дух-человек, — это твое дело.

И в тот же миг бескрайняя пещера осветилась тысячью огоньков, которые сами собой загорелись в углублениях скал и камней. Все шесть царевичей оказались довольно близко один от другого. Они сошлись и стали решать, что делать дальше.

Прежде всего, надо было освободить от цепей Аухету. Хабед-иль-Руман зажег огонь, бросил в него несколько крупинок благовоний и перья царевны-ара, а затем произнес слова, уничтожающие колдовские чары. Поднявшийся от курений дымок источал столь приятный запах, что царевич счел это добрым предзнаменованием, обещавшим успех всему его делу.

Затем Хабед предложил немедля вернуться во владения чародея, прибегнув к тому же способу, что помог им выбраться из них.

— О чем ты думаешь? — удивились царевичи. — Ты хочешь, чтобы мы опять попали в руки нашего безжалостного врага?! О, ведь перья птицы Сулеймана могут перенести нас на родину, а твой перстень дал тебе власть над джиннами четырех стихий!

— Даже если бы я не обещал освободить египетскую царевну и забыл о человеколюбии и благодарности, — отвечал Хабед-иль-Руман, — я как мусульманин почел бы своим долгом поспешить ей на помощь. Братья мои, перья Сулеймановой птицы послушны служителям пророков. Что до перстня Кокопелисоба, то ему место только на руке злого чародея. Вы же сами, на своем опыте, должны были убедиться, сколь опасно колдовство. Я использовал силу этого кольца, чтобы разрушить злые чары, но совершил бы грех, если бы прибег к нему в личных интересах.

Наше дело не доведено до конца. Мы завладели талисманом, в котором скрыта сила Мограбина, но сам Мограбин еще жив. Мы совершим страшную ошибку, если не уничтожим его, и рано или поздно будем наказаны за нее, возможно даже, злодей сам станет орудием небесного возмездия… Наш долг — освободить несчастных, тех, что он превратил в животных, и разрушить все его чары.

Великодушие Хабеда-иль-Румана смутило его сотоварищей, они устыдились, обещали помочь сирийцу в осуществлении его замыслов и согласились немедля вернуться к египетской царевне.

Перья, послушные полученному приказу, понесли их вон из подземелья, заколдованного Яндар. Волшебные огоньки, которые освещали его, теперь позволяли видеть все вещи в их истинном обличье.

Когда царевичи достигли выхода из оливкового дерева, уже стемнело. Хабед-иль-Руман приказал доставить всех во дворец Мограбина. Птичьи перья исполнили его повеление, и уже перед рассветом бывшие жертвы Мограбина увидели тот самый источник, в котором каждый из них искупался по воле злодея.

— Вот на этом дереве, — показал дамасский царевич, — изверг повесил мою прабабку. Теперь от нее не осталось и следа.

При виде места, напомнившего им о диких мучениях, все пятеро спасенных Хабедом-иль-Руманом узников укрепились в своей ненависти к Мограбину и в желании его покарать, а Хабед предпринял все необходимое, чтобы проникнуть в логово врага.

Он зажег огонь и, когда куренья задымились, бросил в пламя пепел сердца птицы Фессефце. Подножие горы раскрылось. Хабед пошел первым, его спутники последовали за ним.

Уже рассвело, когда египетская царевна, которая всю ночь провела, сидя на жердочке, в глубине дворца, услышала грохот и поняла, что кто-то взломал гору, дабы проникнуть в заколдованную долину.

Освобожденная от цепочки, она вылетела в окно и устремилась навстречу пришедшим. Аухета не боялась, что это Мограбин, ибо не сомневалась, что Хабед-иль-Руман одержал победу и это ему она обязана своей свободой.

Царевна-ара поднялась так высоко, как могла, желая издали увидеть того, кто выйдет из прохода в горе.

Ее избавители заметили парящего над ними попугая и узнали его, а птица обратилась к Хабеду-иль-Руману, и, казалось, ее знакомый голос исходит от самого неба.

— Сирийский царевич, ты захватил урну и перстень?

— Да, они у меня! — отвечал юноша, который тоже узнал птицу, опустившуюся на землю у его ног.

— Тогда, — ара радостно захлопал крыльями, — потри кольцо на своем пальце и прикажи джинну, который явится тебе, чтобы он принес самую старую и паршивую овцу, какую только сможет разыскать в здешних стадах. Нам надо будет принести ее в жертву. Но сначала пройдем во дворец, там вы сможете спокойно передохнуть, ибо теперь ты здесь полный хозяин: твой враг повержен, у тебя талисман, в котором заключено всё его могущество, а в скором времени ты завладеешь и тем, с которым связана его жизнь.

Уже двое суток, как у царевичей и крошки во рту не было, но мысль о том, чтобы подкрепиться мясом одного из заколдованных животных, вызывала лишь отвращение.

— Кто знает, — сказал Хабед-иль-Руман, — вдруг мы лишим жизни какого-нибудь несчастного, превращенного в животное? Зато плоды и коренья не вызывают никаких подозрений.

— Не бойтесь, все птицы и дикие звери в этих владениях — это настоящие животные, — пояснила Аухета. — То же самое могу сказать о птицах в большом вольере. Приказывай, используй или перстень, или урну — здесь все обязаны тебе подчиняться.

Хабед-иль-Руман дотронулся до урны, спрятанной у него на груди, и в тот же миг перед ним предстал негр с золотым ожерельем на шее.

— Да это же Илаг Кадахе! — воскликнул тартарский царевич. — Говори, ненавистный негр, ты, что был так жесток со мною, как твой хозяин смог расстаться с тобой, со своим верным рабом?

— У меня только один хозяин, — отвечал черный джинн. — Я — раб урны и того, кто ею владеет. Вот мой хозяин! — Илаг Кадахе указал на сирийского царевича. — Приказывай рабу праха Халь-иль-Мограбина и Яндар!

— Пусть подадут завтрак, — приказал Хабед-иль-Руман.

— Слушаю и повинуюсь. — И негр с поклоном удалился.

В это мгновенье раб перстня положил к ногам Хабеда старую облезлую овцу, у которой не осталось ни одного клочка шерсти. Ноги ее были связаны, одна задняя нога выглядела короче трех других, а ее ляжка казалась раздувшейся.

— Ах, до чего дурная тварь, — посетовал джинн. — Я уж думал, мы никогда не схватим ее, хотя окружили со всех сторон. В ее задней ноге Яндар спрятала талисман, охраняющий жизнь ее сына, а саму овцу заколдовала так, чтобы та одинаково быстро бегала вперед, назад и вбок. Муха не пролетит там, где эта скотина ускользает от погони, она бодается и лягается так, что расшибает даже камень.

— Джинн, — сказал Хабед-иль-Руман, — приказываю тебе убить ее.

— Не могу, — отвечал раб кольца, — только ты можешь убить ее, коснувшись